Прошло время. Самодельную платформу газетчика сменила инвалидная коляска с рычагами для работы рук, с надувными шинами и ступенькой под протезы. Потом ему дали машину с ручными переключениями. А еще раньше на окраине снесли ларек. Рядом построили новый дом. Перед домом оборудовали детскую площадку. Стали расти еще дома, занимая места частных домиков. И чем дальше уходила в историю война, тем многолюдней и значительней становилась окраина Григорьевска. И вот она уже представляла широкую площадь, выстланную асфальтом, оживленную современными зданиями, зелеными посадками и цветником, а с одной стороны оставили вид на луга и синий горизонт, и оттуда воздух собирался, как из родника.
Памятник тоже поставили. Лучший скульптор сделал модель для отливки из бронзы, и памятник поставили на площади. Бронзовый солдат с автоматом был похож немного на Павла Зотова, немного на Сашку Матроса…
Он много лет подряд продавал газеты на площади Зотова. Из людей, что помнили Сашку Матроса, ему встречались уже немногие, а молодые о нем ничего не знали. Александр Прокопьевич поглядывал на покупателей исподлобья, молча подавал газеты и отсчитывал сдачу, но был не нелюдим — просто неразговорчив.
Случалось, к нему приближался какой-нибудь парень и, покачиваясь, просил закурить; потом начинал жаловаться незнакомому человеку на судьбу. Газетчик спокойным глуховатым голосом просил его уйти домой и лечь спать. Он не упрекал и не успокаивал. «Знал бы ты, землячок, — думал он, — что такое настоящая беда. Знал бы про Павла Зотова и Сашку Матроса».
В те часы, когда покупателей оказывалось мало, Александр Прокопьевич надолго задумывался и сидел почти без движения. Он видел из киоска почти всю площадь, памятник; дальше стояли жилые дома окраины, на которой он родился и вырос и о которой много мог рассказать: кто здесь погиб на войне, как все прежде выглядело, почему эта площадь называется площадью Зотова…
Старели фронтовики, а иные уже и умирали. Жил на окраине города Григорьевска пожилой газетчик, инвалид и герой войны. Каждое утро он ехал на работу, выходил из машины, опираясь на палку, и отпирал свой киоск. Он стал совсем седой. Лицо было суровое и обрюзгшее в результате нездоровья и долговременных одиноких размышлений. Но он хорошо улыбался одними глазами исподлобья — неожиданно и легко.
Капитан говорил, иногда покашливал в кулак и вполоборота следил за выражением лица штурмана. Тот вначале слушал невнимательно, так как думал о своем. Стоя на крыле ходового мостика — вплотную к железному ограждению, у которого сверху имелся деревянный брус, они время от времени поднимали к глазам бинокли и осматривали горизонт. Если немного отступить от ограждения, то через открытую дверь можно было заглянуть в рубку и увидеть рулевого, одетого в ватник и ушанку.
