Он приблизился, заколебался, обвел всех глазом. По рубцам его катился градом пот, и было слышно, как трудно засасывался воздух в разъем между зубами и через ноздри, преодолевая стянутые шрамами участки.
— Здравствуйте, — произнес он тихим и странным, будто искусственным, голосом.
Все что-то забормотали, начали кланяться и стягивать кепки, отступая неловко и приниженно, улыбаясь бестолково.
Офицер еще не снял погон, знаки различия на них принадлежали лейтенанту, танкисту. Он тоже хотел пива. Протрезвевшие вдруг люди поняли, торопливо купили ему кружку и передали. Они догадались поддержать лейтенанта, чтобы тот попил, и когда он возвратил кружку, то сказал:
— Спасибо.
Он постоял как-то не очень уверенно, явно был доволен: видимо, прочувствовал вкус пива и преодолевал легкий дурман от него; снова поискал не отчужденное робостью лицо, но стал расстраиваться из-за испуганных людей и повернулся, чтобы уйти прочь. Костыли были ему великоваты, и его голова, неживого цвета и такая маленькая, углублялась в плечи. Гуляки провожали его глазами, утратив охоту продолжать веселье. Сашка же застыл, как черная, что-то стерегущая птица, но вот, не глядя, что делает, закурил папиросу.
Вдруг лейтенант задержался. Тело его начало качаться между деревянными стойками. Сохраняя равновесие, как слишком пьяный, он попытался продвинуться еще, но снова закачался, не пересиливая слабости. Никто у ларька вовремя не сообразил, что это означает; зато в домике неподалеку тотчас распахнулась дверь, потом о забор ударилась калитка с кольцом. Женщина в черном рванулась, добежала затрудненным бегом до танкиста и, протягивая к нему руки, ласково, с одышкой запричитала:
— Сын… Голубчик… Пошли-ка в дом!.. Дай сюда костыль-то! Вот так! Обопрись на мое плечо!.. Непослушный ты какой…
Она обвила его рукой свою шею, затем ладонью отстранила волосы, чтобы они не мешали глазам. Еще не старая мать была седа и устала.
— Постой… Не надо… — забормотал лейтенант, но у него не хватило сил, чтобы выразить упрямство и ожесточение. Он прислонил голову к ее плечу, а она, торопливо приноравливаясь, ждала, когда сын почувствует себя лучше.
Затем они направились к домику, миновали бедный дворик, где были разбиты грядки да сложена у сарая поленница дров, наконец, поднялись в избу, и дверь за ними захлопнулась. Все знали, чья это мать. Но кому-то понадобилась смелость, чтобы произнести: «Зотов». После этого раздались другие голоса, в которых смелость крепла, но не одолевались волнение и приглушенность: «Ну да, он, Павел. Кому еще быть?..» Но тут же мужчины начали спохватываться, и один из них подчеркнул необходимость узнавать человека по косвенным приметам:
