А Овидий, пиано смеясь и рыдая,
Шепчет опасные стихи об императорском дьявольском Риме-развратнике,
Его позабывшем … навеки… смертельно изгнавшем,
И не знает … не чует… слепец…
Что Он и останется в Вечности,
Как великий, как вечно рыдающий певец
И истлевшего Рима свидетель-изгнанник…
Ах, Священный… Всемогущий… Вездесущий Рим…
Ах, Imperium Romanum!..
Иль не чуешь… не знаешь…
Кто изгоняет… убивает певцов — вскоре сам без следов погибает…
О, Творец!..
Только Ты всё знаешь!..
Всё попускаешь!..
И Имперьями играешь, словно придорожными камушками!..
А Апостол Иоанн пытается дописать Апокалипсис
То ли тростью… то ли стеблем… то ли колючкой ковыльной,
Взятой с бредового!.. знойного!.. летнего!.. богозабытого дального Патмоса…
Но дрожит… не даётся Его Божья Гневная Указующая Длань
С пиалой расплескавшегося пенного запредельного мусалласа…
И капли вина летят и туманят Пергамент…
И не дают дописать совершить
Приговор — Человечеству!..
А Земле — Завещание!..
Ах!.. Звездопадные пианые ночи!..
Ах, чародейные звездопадные звездохладные!..
Ах, таящие озаряющие Овидия Назона вечнорыдающего…
И указующего на Исход Человечества Апостола Иоанна
С Расплескавшимся…
Пока Несовершившимся Апокалипсисом…
