Крум, саркастически улыбаясь, отвернулся и стал смотреть на карту. Какой же он все-таки идиот! В который раз забыл, что этой шпане абсолютно начихать, как и о чем он рассказывает. И карта была для них не более чем пестрое полотнище, в которое на перемене можно запустить губкой или где-нибудь о краю написать на нем непристойное слово.
Спали несколько человек, — однако многие ли из тех, кто бодрствовал, следили за его повествованием?
Двое, трое, а может, и вовсе никто? Некоторые имеют по географии даже четверки, но это еще ни о чем не говорит. Интересно, остался бы сидеть на своем месте и слушать его хоть один человек, если бы в класс вошел старшина и сообщил, что в зону прибыла автолавка с сигаретами и банками джема, а он, классный руководитель, разрешил бы всем желающим, не дожидаясь конца урока, пойти за покупками? Который из них не променял бы его рассказ на пачку сигарет?
Скорей всего, такого не сыщется, и четверочники, может быть, удрали бы первыми.
Крум повернулся к классу. Межулис по-прежнему ничего не замечал. Ну да, он был из тех, кто слушал программу повторно; десятый класс он закончил до колонии, а посадить его в одиннадцатый в самом конце учебного года было нецелесообразно. Наверно, этот оголец мнит себя профессором и не желает обременять голову прописными истинами, хотя, конечно, все давно перезабыл, даже если и знал что-нибудь.
Крум подошел к Межулису и стукнул указкой по блестящей откидной крышке парты. Воспитанник вздрогнул, взглянул на учителя и, наморщив лоб, медленно отвернулся.
— Что, перебил мечты на самом интересном месте?
Воспитанник молчал.
— Я с вами разговариваю, господин Межулис!
Межулис лениво поднялся и неловко застрял между скамьей и крышкой парты.
— Так о чем изволил задуматься, о поллитровке или о девчонках?
Воспитанник молчал.
И на таких вот оболтусов Крум угробил свои лучшие годы!
— Ты, может быть, считаешь, что я тут распинаюсь перед вами для собственного удовольствия? Я делаю это, милый мой, для того, чтобы в твоем хилом мозгу возник хотя бы зачаток мысли, чтобы ты познал, что помимо рижских кабаков и твоих потаскушек, которых у нас скромно именуют женщинами легкого поведения, на свете существует кое-что еще, и мир не кончается на Дрейлинях и Зиепниеккалнсе. Я бы на твоем месте хоть для приличия сделал вид, будто слушаю! — все это или нечто подобное он сгоряча оттараторил, потрясая указкой. А что ответил ему этот мальчишка?
— Вы на моем месте никогда не будете, — негромко и твердо сказал Межулис.
