Я была свободна: не только от Тимы — от всей прежней жизни. И незнакомое, без цвета и запаха, не восторженное, не торжествующее, никакое, не нарастающее, не проступающее, сразу уже здесь (не став со временем ни ярче, ни понятнее, потом оно и вовсе отступит в тень) — совершенно отчетливое знание: что если в детство я пришла существовавшей до этого вечно, то только теперь я подлинно стала. К смерти это не имело никакого отношения, наоборот, смерть вроде бы даже нужна была действительности — но я вместе с миром с этих пор стала быть, и, имеющая умереть, от смерти уже не зависела. Такое вот оказалось вдруг знание — без выкладок и доказательств. Как на конверте с адресатами причин и следствий: Почему. Да нипочему. Кому. Да никому. А в личные руки мне.
* * *
А через несколько лет, когда я проходила по улице с племянницей, к нам, чуть не сбив нас с ног, стремительно свернул «Москвич», из которого, оставив в машине невесту, выскочил бледный Тима.
— Как ты не понимаешь? — чуть не кричал он. — Это ты все испортила, ты!
Племянница сердито смотрела вслед сорвавшейся с места машине.
