Восторг, экстаз — но неожиданный и даже пугающий. «Не МДП? — думал я. — Не маникально ли депрессивный это психоз? Не нарушится ли у меня координация движений?» Но я шел так же свободно и правильно, как и до этого…
Не оттого ли, спрашиваете вы, возник восторг, что я шел к ней? Напротив, это стало для меня вдруг не так уж и важно. Мысли мои влеклись совсем в другую сторону. Я уже не думал и о том, что свихнусь. Я озирался в восторженном удивлении. Но… перегородки ли томили меня, которые все не рушились, собственная ли неспособность шагнуть из себя, или чего-то нужно было от меня этому миру, что он так уж раскрылся — только был, был в моем восторге какой-то тревожный момент. Не могло это быть так, не для чего. Слишком сильно это было, чтобы не заключалось — нет, не раскрывалось в этом какого-то смысла. Все время рядом с экстазом, чуть ли не в нем была эта тревога. И не понимал я, должен ли я сделать усилие, или, наоборот, расслабиться: дать проникнуть в себя голосу мира, смыслу моего необыкновенного чувства. А глаза продолжали отмечать красноватые пучки листьев на сильных голенастых прутьях какого-то дерева и женщин на склоне, беливших стены домов.
В этом состоянии подошел я к дому девушки. Увеличило ли мой восторг то, что ко всему этому я еще увижу и ее? Не думаю. Я был как обыкновенный, не очень ловкий смертный, у которого на голове непостижимым образом оказался вдруг драгоценный кувшин, и вот человек движется, а кувшин покачивается, но не падает, и вот предстоит сделать и вовсе рискованное движение — стучать, раскланиваться, а главное, разговаривать, и мудрено ли кувшину уж если не свалиться, то хотя бы исчезнуть, как загадочному привидению? Я не сразу даже и постучал. А когда постучал, никто не откликнулся, не показался из дому. Я постучал сильней, прислушиваясь к себе — «кувшин» все был здесь, живой, но устойчивый.
Еще минут пять я то просто стоял, то стучал. Дома явно никого не было. Но я не сразу ушел. И не то чтобы надеясь, что кто-то придет, я даже, кажется, доволен был — ну, не без минутного огорчения, — что не застал никого дома. Мне просто некуда было спешить. Мир оставался все так же полон жизни и подробностей, мой взгляд не тускнел, и не оставляло ощущение взаимооткрытости с миром, вот только последняя грань оставалась — неосознанность значения этого открытия, бессловесность чувства. Казалось, вспыхни нужное слово, мысль, смысл, пойми я, что говорит мне на столь изобильном языке невероятно важных подробностей мир, и всё — осанна!
