— А помните, у вас была такая прекрасная вещь: маленький коричневый божок — не то японский или, может, китайский?
После того, как знакомые ушли, Таня сказала:
— В конце концов, мама, ты бы могла возвратить эту вещь обратно — разумеется, заплатив. Ты же сама говорила, у Андреевой большая коллекция — наверное, эта коллекция не пострадает от того, что на одного божка станет меньше.
— Что ты говоришь, Таня! — неуверенно сказала Софья Борисовна. — Это… нехорошо.
Но вскоре в квартиру купили новую мебель. К мебели заботливо подбирали шторы, эстампы. Трижды передвигали мебель. И каждый раз, оглядев поле своего творчества, Таня говорила, что нахватает только какой-нибудь редкой вещи:
— Ты бы могла попросить… объяснить Андреевой… заплатить… В конце концов, он ведь был отдан буквально за кусок хлеба!
Таниному мужу эти разговоры не нравились. Однако, чем больше он возражал, тем упрямее настаивала Таня на возвращении божка, уже в противовес мужу, уже потому, что он смел взглянуть на нее холодно, смел осудить ее, нарушив привычное обожание.
Наконец, Софья Борисовна согласилась сходить к Андреевой. Она только никак не могла сообразить, сколько удобно заплатить. Много не хотелось — они и так задолжали в связи с новой обстановкой. Ведь и действительно, отдан-то был божок буквально за кусок хлеба… Она вспомнила, как дорог тогда был каждый кусок, и, вздохнув, отобрала деньги новыми бумажками.
Яблонская давно не встречала Андрееву, лицо Андреевой оказалось темно — как в ту блокадную зиму, — но это была уже настоящая старость, а может быть, и болезнь.
— Раздевайтесь, проходите, — сказала она.
— Да нет… Я, собственно, на минуту… с огромной просьбой… Вы извините… Поймите меня правильно… Бывают семейные реликвии… Память деда… Нам очень дорога память деда… Одним словом, если он вам не очень нужен, не согласитесь ли вы… вернуть, уступить… того божка… вы помните…
— Пройдите, — еще раз сказала Андреева, но тон ее стал суше.
В этом тоне Софье Борисовне почудилась презрительность, и это обидело ее и сняло чувство неловкости.
— Вы нас извините, — уже уверенным легким тоном сказала Яблонская, беря протянутого божка. — Мы никогда вас не забываем — вы спасли нам жизнь! Я бы никогда не осмелилась, но для вас, вероятно, это одна из вещей коллекции, а для нас — поймите! — семейная память…
— Не беспокойтесь, — уже теплее сказала Андреева.
— Вы не сердитесь?
— Нет, нет.
Яблонская замешкалась у дверей, не зная, как быть с деньгами. В передней она все же решилась:
