Газневийский султан Махмуд,
Имя твое века смахнут.
Мир давно бы тебя забыл.
Как другие дурные сны,
Но ты нужен мне, потому что был
Странно связан с судьбой Ибн Сины.
Потому что каждый его ночлег
Мог тобой быть растоптан вдруг,
Потому что жизнь его — вечный бег
От твоих беспощадных рук.
Ты привык, что подвластно в исламской божбе
Все на свете твоим рукам.
Ты хотел, чтобы рабски служил он тебе,
А он людям служил и векам.
Ты силен и зол, вездесущ, многолик,
Наползаешь из темноты…
Но из вас двоих лишь один велик,
И не ты, султан, нет, не ты.
Ты за ним по пятам на восток и на юг
Рассылал своих бешеных слуг.
Но его не догнал ты. А мир темноты
Оковал тебя вечною мглой.
В Исфагане ученый услышал, что ты
Навсегда распростился с землей.
Где наследье твое, властолюбец Махмуд?
Все чертоги твои снесены.
Но идет сквозь века тот бухарский верблюд.
Незакатный верблюд Ибн Сины.
Как вошел в мою жизнь
тот, чьим именем книга зовется?
Я в ту пору был занят
судьбой одного полководца.
Александр Македонский —
философ, убийца, ученый.
Ни минуты покоя
не знать на земле обреченный,—
Он привел меня в Азию
древней тропой дерзновенной.
В Бухаре мне открылись глаза
Ибн Сины — Авиценны.
Может быть, потому
для меня он негаданно ожил,
Что он был с Александром
таким бесконечно несхожим.
Может быть, потому,
что, как тот, не плывя по теченью,
Был он тоже всю жизнь
в нескончаемом вечном движенье.
Может быть, потому,
что в песчаной сквозной круговерти
Оба счастья не знали
и оба искали бессмертья.
Пролетают столетья.
Безжалостна времени проба.
Кто звончее? Бог весть.
Но историю делали оба.
И какая же несправедливость кривая —
Про убийцу писать,
исцелителя забывая.
