Больной не холоден, не горяч,
Без ссадин и синяков.
А врач знаменит. Но какой он врач —
Он бродяга из дальних песков.
Как сайгак, он стремится запутать след
Одинокой своей тоски.
Все бросая внезапно, он столько лет
От султана бежит в пески…
Слава следом за путником щурит глаз,
Но меняет он имена.
Должен заново, заново всякий раз
Утверждать себя Ибн Сина.
А племянник эмира уже полумертв,
Отшатнулись его врачи.
Что ж, доказывай, чем ты умен и горд,
Вот тебе полутруп — лечи!
Ибн Сина замечает усмешки — пусть.
Отодвинув их в тишину,
Отрешенно он погружается в пульс,
Словно рыба в речную волну.
Пульс понятен, как книга, послушен, как раб,
Даже если оттенки малы,
Сбивчив он или ровен, силен или слаб,
Или в виде зубьев пилы.
Много видов пульса ученый познал.
Только здесь он до глупости прост —
Он не мягок, не тверд, не велик и не мал,
Не дрожит, как мышиный хвост.
Еле слышно ведет он свой ровный лад
Без падений и катастроф.
Может биться Ибн Сина об заклад —
Племянник эмира здоров.
A если здоров, почему полумертв?
На коврах лежит чуть дыша.
Почему не ест, почему не пьет?
Чем убита его душа?
— Эй, — сказал Ибн Сина в голубой тишине,—
Город ваш чужой для меня.
Вы кварталы его назовите мне,
Перечислите их имена.—
Старый лекарь плечами пожал,
Руки глубже загнал в рукава.
Деревянными палочками по ушам
Застучали его слова.
И при слове «Равшан», как при вспышке огней,
Раскололась вдруг тишина.
Дрогнул пульс и забился чуть-чуть сильней.
— Так, — сказал старику Ибн Сина.
— Кто живет там? Каждого назови!
Вереницу домов разверни.—
Застучал и забился пульс —
«Гарани…
Гарани… Гарани…»
И тогда Ибн Сина наполняет весь дом
Плеском женских имен без числа:
Сурайя, Гульчехра, Мавджуда, Гульбедом,
И Чахвар, и Ширин, и Лола…
А едва он сказал «Медиме», и больной
Вырвал руку, как ветвь из костра.
И порывисто выпил напиток хмельной,
Что стоял у постели с утра.
— Это имя скрываю я семьдесят дней,
Прячу в сердце, держу в голове.
Не позволит мне дядя жениться на ней,
Быть с чеканщиком меди в родстве.
Так зачем не даете вы мне умереть!..—
