В солнечную погоду чердак разогревался, как чайник, забытый на газовой плите, с давно выкипевшей водой.
Когда наступала ночь, я спускался вниз и, приняв необходимые меры предосторожности, отправлялся в летнюю душевую, сооруженную за домом в глубине участка. Душевая состояла из двух сваренных встык железных бочек, выкрашенных в черный цвет и установленных на высоте примерно двух с половиной метров на каркасе, обитом вагонкой, с дверью на невероятно скрипучих петлях. Вода поступала из водопровода по резиновому шлангу, который использовался также и для полива. Вода в бочках нагревалась за день так, что не успевала остыть до утра.
Я с наслаждением подставлял тело теплой воде, стараясь производить как можно меньше шума и не спуская глаз с соседнего двора, к которому примыкала душевая кабина.
Перед тем как принять душ, я часами занимался всеми видами известных мне физических упражнений, чтобы не потерять форму.
Дни были наполнены мучительно-сладостным ожиданием Берты. Когда я в запыленное оконце видел ее, отпирающую калитку, я чуть не выл волком от сознания того, что мне нельзя броситься ей навстречу и поднять ее на руки…
Иногда она оставалась на ночь. Тогда мы устраивались в большой комнате для гостей, меблированной платяным шкафом, сервантом, столом, телевизором, двумя кроватями, стоявшими у противоположных стен.
Мы сидели в темноте, пили вино и вели долгие разговоры, в которых не было места ни Юрке, ни маленькой Зиночке, находившейся в одном из самых престижных летних пансионатов, ни прошлому, ни будущему. Был один огромный мир, в котором были только мы двое, я и она.
Иногда ее подолгу не было… От нечего делать я перебирал старые книги, находившиеся в огромных черных чемоданах, числом не менее десяти, поставленных один на другой, пока не наткнулся на странную на мой взгляд книгу без переплета. Она была похожа на учебник английского языка и в то же время отличалась от этого семейства своим содержанием. Это не было даже учебником в общепринятом смысле этого слова. Скорее это был словарь, но перевод английских слов на русский осуществлялся в стихотворной форме, причем в двустишие вплеталось и английское слово и его русский перевод.
Сначала меня заинтересовал удивительно тонкий юмор стишков, тем более, что их сочинению серьезно препятствовала необходимость использовать обязательные слова. Я и сам не заметил как совершенно безо всякого усилия с моей стороны запомнил около пятидесяти слов.
