— Или ты мне скажешь, какой помощи ты от них ждешь или…
— Ну хорошо, — сдался я, — все очень просто, я должен надежно спрятаться и причем на неопределенно долгий срок, пока у меня не появится уверенность в том, что меня оставили в покое и я могу убраться отсюда. Начну жизнь сначала. Но, Берта, ты же не играешь в эти игры…
— Откуда тебе знать, в какие игры я играю, а в какие нет. — Она на несколько секунд замолчала в раздумье, затем, по-видимому приняв решение, твердо произнесла: — Вот что. Иди в кассу и возьми билет до Тарасовки. Поедешь со мной. Чердак тебя устроит?
— Меня устроит даже пчелиное дупло или крысиная нора, — сообщил я ей с воодушевлением.
— Видно здорово тебя прижало, Вадим Быстров, если тебя в крысиную нору потянуло, — она прищурила глаза и поджала губы.
«Да, Берта, прижало. Так прижало, как никогда раньше».
— Крепко ты кому-то насолил, — не унималась она.
«Крепко, Берта, очень крепко, и прежде всего твоему мужу, ненаглядному Юрию Михайловичу, суперклассному экономисту, незаменимому даже в лондонских деловых кругах».
— Наверное, кого-то обманул на большие деньги, может, на тебе даже и кровь есть, — тянула она из меня последние жилы.
«Давай, Берта, давай, я пройду и это испытание. Ты, как всегда, права: есть и кровь, есть и большие, очень большие деньги, есть и то, что ты называешь обманом».
— Так иди, иди, бери билет и — на шестую платформу, на софринскую электричку, во второй головной вагон. — Она взяла сумки и направилась в сторону платформ.
Мной опять командовали: на смену детдому, Афгану, Юрке пришла Берта.
Ну что ж, мистер Зомби, вперед, во второй головной вагон софринской электрички.
Если вы думаете, что протягивание под килем, которому она меня подвергла, наносило мне какой-то моральный ущерб, то глубоко заблуждаетесь. Она могла это делать часами, когда я сидел у нее на кухне в уголке на маленькой табуретке, пока она была занята приготовлением пищи, а маленькая Зина с увлечением барабанила на пианино. Время от времени я поднимал на Берту глаза, стараясь придать им родниковую невинность, что еще больше вдохновляло ее неугомонное желание наставить меня на путь истинный, но зато я уходил от них с непомерно раздувшимся от самой разнообразной снеди животом да еще нагруженный пакетами, содержавшими в себе в обилии пирожки, ландарики, попики-лепики.
В вагоне нам с Бертой поговорить не удалось, хоть он и не был набит битком, как в пятницу вечером или в субботу, однако для подобных разговоров место было совершенно неподходящим.
