Мы присели на скамейку, стоявшую на самом солнцепеке, Э и Толик протянул мне почтовый конверт, слегка приоткрыв который я увидел паспорт, военный билет, трудовую книжку и записку, написанную удивительно красивым каллиграфическим почерком. Не могу сказать, что это был почерк Шамана — он сам часто говорил еще в в детском доме об отсутствии у него собственного почерка.
Записка гласила:
«Вадик! Я даю тебе адрес в Питере, брось это дело и поезжай туда. Там у тебя будет комната в общежитии и нормальная работа. Предварительная договоренность есть. Эти люди оставят тебя в покое — я об этом позабочусь. О Мокрове не беспокойся — не тот человек Мак, чтобы попасть в заложники, тут что-то другое — мне кажется, он тебя элементарно подставляет. Собирай рюкзак, бери пару канистр бензина для Матильды и дуй в Питер. Даю слово, что все улажу».
Шаману можно верить. Такие специалисты, как он, ценятся очень высоко и попадают за решетку крайне редко, их берегут как зеницу ока. И не обязательно воры. Свою первую серьезную работу он сделал для женщины, у которой что-то было не в порядке со стажем в трудовой книжке и, соответственно, с оформлением пенсии.
А несчастные прогульщики с клеймом трех тузов в трудовой книжке? После долгих мытарств в поисках работы они готовы были отдать все за избавление от позорного, не всегда справедливо поставленного клейма. Но нужно отдать должное Шаману — он никогда не драл три шкуры с клиента.
Я жестами показал Толику, чтобы он дал мне записную книжку с ручкой и, немного подумав, написал: «Спасибо, Толян, за все. Больше здесь не светись, не надо. Я перед тобой как всегда в долгу. Передай привет и большущее спасибо Лехе-Шаману. Прощай, может, когда-нибудь увидимся. Пожелай мне удачи, она мне вскоре очень-очень пригодится. Еще раз спасибо, брат».
Толик выхватил у меня записную книжку и ручку и торопливо начал писать: «Вадим, послушайся Шамана! Остановись, Юрка выкрутится, это не он заложник, а ты…»
…Я вернулся из Афгана полный радужных надежд на работу, на учебу в институте, на получение квартиры. Через неделю о надеждах я вспоминал с горькой иронией.
В автоколонне, куда я обратился по поводу работы, мне предложили рафик, стоявший у забора, на корпусе которого следовало бы сделать надпись несмываемой краской: «ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК ПОДХОДЯЩИЙ КО МНЕ». Механик, стараясь не смотреть мне в лицо, сказал:
— Вот, приводи ее в порядок и вперед.
До «вперед» было месяцев шесть изнурительной работы и столько же месячных зарплат на запчасти.
