Затем я сходил в одно место, неподалеку, где находился тайник, извлек оттуда ПМ и вновь замаскировал тайник.
Вернувшись домой, я запер дверь на замок, чтобы Женька Баранов ненароком не зашел, неторопливо и тщательно протер ПМ от смазки, привел все в порядок, сложил в полиэтиленовый пакет и спрятал в ящик гардероба.
Затем я занялся замками кейса. Мне не составило большого труда открыть их. Я засек время, которое потратил на их открывание — вышло на оба замка четыре с половиной минуты.
Теперь мне необходимо было сделать разрядку. Я вышел в коридор и подошел к двери комнаты Женьки Баранова, которая находилась напротив лестничной клетки и постучал.
Прозвучало «Да», полное гордого достоинства и французского прононса. Следовало соблюдать ритуал, и я как можно подобострастнее произнес:
— Можно?
— Да, конечно, — ответствовали с доброжелательной снисходительностью дворянина, ведущего родословную если уж не от Рюриков, то по крайней мере от Малюты Скуратова.
Я открыл дверь. Женька Баранов лежал на кровати, закинув одну руку за голову, а другой высоко держа раскрытую книгу. На носу красовались изящные очки со стеклами без оправы, крупные голубые глаза глядели на меня поверх очков вопросительно и недоверчиво.
— Баранкин, будь человеком, — обратился я к нему со страдальческим выражением лица.
— Что случилось, Вадик? — он сел на кровати, положив книгу и осторожно снимая очки.
— Убили, гады, брата Пантюху — выпить не с кем, — произнес я с горечью.
Его лицо расплылось в скабрезной улыбке, глаза превратились в узенькие щелочки.
— Сейчас снабдим, — двадцатипятирублевка в моей руке преисполнила его энтузиазмом строителя первых пятилеток.
— Вы помните? — Меня понесло.
Он насторожился, просовывая голову в рубашку, одновременно пытаясь надеть на босые ноги туфли с вельветовым верхом, изображая юного журавля в период брачной церемонии.
— Вы все, конечно, помните, — я погрозил ему указательным пальцем.
Он окончательно опешил, застыв в замысловатой позе.
Кивнув в сторону двери, я продолжал:
— Как я стоял, приблизившись к стене.
Он не шевелился.
— Взволнованно ходили вы по комнате и что-то резкое в лицо бросали мне.
Наконец до него дошло, глаза вновь превратились в щелочки, деньги нашли кратковременное убежище в нагрудном кармане рубахи, спросив, что брать, он уже катился вниз по лестнице, бормоча себе под нос: «Две бутылки коньяка и сухого, кто ж упомнит всего Пушкина…», а вдогонку ему неслось мстительное:
