Но он и не думал ничего начинать, а только стоял и покачивался на носках.
Наконец я не выдержал:
— А вам вполне подошел бы стентон, к вашему портфелю.
Он ничуть не смутился, словно давно готовился именно к такому разговору, слегка подтянул кверху правый угол рта, что, по-видимому, должно было обозначать улыбку:
— Нет. Я говорю, нет ничего лучше для очень хорошего человека, чем шляпа тироль. Если бы на мне был стентон, ваш удивительно доброжелательный взгляд, молодой человек, со стентона сразу упал бы на пояс, в поисках дьявольского изобретения Джона Пирсона, известного больше под названием «кольт».
Он вновь замолчал, продолжая покачиваться.
Матильду уже можно было смело ставить на витрину, я скатил ее с клеенки, свернул клеенку и отправился на второй этаж к мусоросборнику.
Поставил Матильду в ящик, запер его и вышел на улицу.
Он стоял и молча, в упор смотрел на меня.
— Так вы ко мне, Василий Андреевич? Чем обязан? — Мне не нравилась эта подозрительная игра в молчанку, сегодня мне уже натянули нос, а тут еще этот.
Он сглотнул слюну и, начертив носком ботинка ему одному известную фигуру, произнес, не поднимая глаз от земли, как нашкодивший сорванец:
— Поговорить бы надо…
Не успел он сосчитать пальцы на одной руке, как был втащен вглубь подъезда и прижат под лестницей к железному убежищу Матильды. Лацканы пиджака вместе с рубашкой без галстука были захвачены моей правой рукой и сильно прижаты к его кадыку, тироль сбился на нос, руки не выпускали портфель.
Слегка стукнув его спиной о гулко загудевший ящик, я прошипел ему в самое ухо:
— А ну, давай выкладывай, деловая колбаса, кто тебя послал и где Юрий Михайлович, а то душу вытрясу в мусоросборник, — я еще раз встряхнул его и чуть приподнял, так, что теперь он едва стоял на цыпочках.
— Пусти… — сдавленно хрипел он, — пусти говорю…
Я немного ослабил хватку, и он торопливо заговорил:
— Ничего я не знаю, мне велено передать тебе посылку и кое-что на словах… Никого и ничего не знаю, — продолжал он, — со мной говорили по телефону и сказали, чтобы я назначил тебе встречу на завтра, на десять утра, на Даниловке, в скверике, напротив аптеки.
— Давай посылку и убирайся отсюда, — я еще раз тряхнул его, тироль свалился на цементный пол и, сделав круг почета, вернулся к ногам хозяина.
— Нет у меня ее с собой, сказали передать завтра на Даниловке.
Я отпустил его, поднял шляпу, нахлобучил ее ему до ушей, развернул лицом к выходу и слегка подтолкнул в спину. Он засеменил торопливыми шажками к двери, по пути поправляя шляпу и охорашиваясь, как благополучно сбежавший любовник при неожиданном появлении грозного рогоносца-мужа.
