Теперь задумаемся о том, как влияет новый статус нелюдя в зрелищных искусствах и литературе на восприятие человека, и в частности на тезис о человеческой исключительности, который так много обсуждается в последнее время.
Надо сказать, что вопрос о том, что означает для современной культуры превращение монстра в эстетический идеал, не попадает в поле зрения авторов вампирских штудий[23], поскольку в большинстве случаев, как мы уже отмечали, вампиры рассматриваются критиками с симпатией и сочувствием. Даже когда Роберто Эспозито подчеркивает опасность, которую вампиры представляют для человека в силу их «иммунности к человечности» (в чем он следует за Делёзом и Гваттари), он все равно приходит к выводу, что вампиры необходимы для укрепления социального единства общности[24]. Впрочем, этот последний тезис тоже восходит к длительной традиции изучения истории Средневековья, в которой рассматривать воображаемых монстров как необходимый компонент «социального клея», сплачивающего общество, стали начиная с Робера Мандру.
Превращение вампира в новый эстетический идеал радикально меняет взгляд на место человека среди других живых существ. Действительно, возможность представить себе человека в качестве звена в пищевой цепи, в качестве необходимой диеты для другого, не только физически более сильного, но и эстетически гораздо более привлекательного вида, пусть даже воображаемого, куда более решительно кладет конец идее человеческой исключительности, чем могли бы мечтать многие сторонники прав животных и зеленого движения, не говоря уже о некоторых антропологах и социологах.
В этой связи трудно не провести параллель между сегодняшней интеллектуальной ситуацией и атмосферой середины XVIII века, временем рождения британского готического романа и научной биологии. Готический роман формировался под влиянием дебатов в философии и естественных науках того периода о том, в чем состоит особенность человека по сравнению с другими живыми организмами. Создание монстра Франкенштейна можно считать отголоском этих дебатов, художественным ответом на вопрос о том, где проходит грань между человеком и монстром[25]. Тогда, в середине XVIII в., идеи Просвещения только набирали силу, рационализм вырастал в мощное течение, а научный прогресс выглядел единственным способом изменить общество к лучшему. Готический роман был слабым протестом против рациональной эстетики Просвещения — его примером являются робкие попытки Горация Уолпола полемизировать, в предисловии ко второму изданию «Замка Отранто», с Вольтером. Антропоцентрическая эстетика Просвещения, идеализировавшая человека, безграничность его познания и его способность менять мир и общество к лучшему, создала интеллектуальный климат, в котором вопрос о человеческой исключительности был решен однозначно положительно.
