От последней мысли я даже покачнулась. Холодный пот прошиб меня, я беспомощно пыталась поймать взгляд Филиппа, но он был… равнодушен. Холод и безразличие застыли в его глазах, скука сквозила в прекрасных, мужественных чертах моего несостоявшегося супруга.
И от этого на душе стало так горько, так больно, что я обхватила себя руками, стараясь не рассыпаться, из глаз потекли слёзы. Немного, пока только по одной слезинке, но на сколько хватит моей выдержки?
— Держитесь, госпожа, нельзя терять лицо, — раздалось сбоку.
Я бросила взгляд в сторону, там оказался один из послов Дамарии. Хенрик.
— Если что, мы с вами, — поддержал ещё один из наших, подошедший с другого бока. — Мы будем бороться за вас. Хардвиг.
Как я была им благодарна в этот момент! Не то, чтобы сразу стало легче, но слёзы течь перестали. Я взяла себя в руки.
— Уважаемые господа Дамарийцы, в присутствии моей несостоявшейся жены, а также многочисленных свидетелей объявляю наш брак с Ингеборгой Прекрасной, дочерью Вальдемара и Софии, аннулированным. Как видите, её честь осталась нетронутой, — он невозмутимо махнул рукой в сторону мятой простыни, — ночь мы провели порознь.
Боже, как невыносимо стыдно! Что происходит, почему он отказывается от меня, ведь ещё вчера он был доволен: смотрел на меня горячо, целовал сладко…
— Но это нечестно! — воскликнул Хенрик. — Вы подписали договор, вам передано приданое и гарантирована помощь в войне с Анделией! Это не говоря уже о договорённостях…
— Обсудим это после завтрака за закрытыми дверьми, — остановил его Филипп. Абсолютно равнодушно, спокойно, словно речь шла о поставке кильки! — А сейчас прошу всех к столу, занимайте ваши места согласно регламенту.
Развернулся и невозмутимо двинулся к своему огромному креслу во главе стола. Самое страшное, что нам, оказывается, тоже выделили места за столом. В самом конце, а вот моё место заняла… та самая девушка, которая вместе с отцом смотрели на меня волками. Кажется, её зовут Агнесса? Да, точно, третья дочь Генриха Досландского.
Есть совершенно не хотелось, будь моя воля, я бы ушла обратно в комнату, но меня держали под руки мои же послы и шипели в оба уха:
— Держи лицо, ты принцесса, нельзя посрамить честь, — говорил Хенрик.
Да, очень актуально, особенно после того, как простынь, на которой я проспала всю ночь, выставили на всеобщее обозрение. И пусть это древняя традиция — хранить простыни с кровью королев, но здесь-то ничего нет! А значит, этот кусок ткани — мой вечный позор. Но ведь я не виновата! Он сам ко мне не пришёл! Почему позор мой?
