Тайная жизнь слов: тормашки и компания | страница 11

К концу XIX века на картах появились цифры, и с «втиранием очков» было покончено.

В церковных текстах она зовется «плевела». Помните? «Отделить зерна от плевел», то есть важное от неважного. Наш праязык аранжировал слово по-своему («полова»), расшифровал как «сорняк» и придумал глагол «прополоть».

Кстати, целиком фразеологизм звучит так – «старого воробья на мякине не проведешь». Причем тут воробей? А притом что хлебные поля – его главная кормушка. И, хотя у воробья глаз устроен так, что весь мир видится ему в розовом свете, уж зерна от трухи он отличит. Но свой хлеб птица клюет не зря. В чем и убедились китайцы. В 1958 году они уничтожили воробьев, и результатом стал страшный голод – весь урожай сожрали саранча и гусеницы.

А их профессиональную деятельность – татьбой. Где-то к XIII веку «тать» пробрался в церковь. Прирос еще одним корнем и зазвучал торжественно – «святотатство». Поначалу за словом скрывалась всего лишь кража церковного имущества, грозный смысл «богохульство» подтянулся позднее.

Само слово «тать» давным-давно сгинуло, а его прародитель, древний, как воды Ганга, глагол «таи» (скрывать) жив, здоров и невредим, как и его личные дети – таить, тайна. Между прочим, один из зарубежных родственников нашего татя – древнеирландский «taid» (вор). К знаменитому порошку он, конечно, никакого отношения не имеет, но совпадения – штука таинственная, как и вопросы крови.

Ею вышивали богатые одежды, церковные ризы, офицерские эполеты. Изготавливалась она так: из раскаленного металла клещами тянули проволоку. Снова нагревали, снова тянули, нагревали, тянули до превращения в тончайшую нить. Занятие долгое, нудное, не для слабонервных.

Но, несмотря на дороговизну канители из-за трудоемкости процесса, ее караванами вывозили в Китай, Индию, Турцию, Египет. И канительные мастерские процветали до тех пор, пока французы не придумали машину и не завалили рынок дешевой нитью. Тогда и наши канительщики отложили клещи и обзавелись станками. Ручной вытяжки канитель канула в лету, сохранившись лишь в музейных экспонатах и живом великорусском языке.