— Спасибо, мать, за все. Пойду я.
— Да-да, ступай, сынок… Иди, пока не развиднело.
И, накинув на плечи ветхий кожушок, вышла вслед за ним из хаты и долго стояла на заснеженном крыльце…
А он шел сквозь ночь, не разбирая дороги, шел и нес в сердце святую веру, что где-то там, в пуще, ждут его верные хлопцы, что партийное и комсомольское подполье готовит новых бойцов, что Большая земля и Центральный партизанский штаб в своих планах уже рассчитывают и на него, на Миная Шмырева…
Под осень 1942 года, будучи второй раз в Пудоти, я принес Минаю Филипповичу газеты, которые захватил с собою из Москвы. В одном из номеров «Савецкай Беларусь» были напечатаны стихи Аркадия Кулешова «Баллада о четырех заложниках».
— Это про вас, Минай Филиппович, — говорю, разворачивая газету.
Он насторожился, закурил. Засипело, затрещало в черной, прокуренной трубке.
— А что там пишется? — спрашивает тихо. — Прочитай.
Iх вядуць па жытняй сцяжынцы.
Чатырох.
Пад канвоем.
3 дому.
Чатырнаццать — старэйшай дзяучынцы,
Тры гады хлапчуку малому,—
стал я читать.
В это время кто-то вошел в избу, сел рядом со мной и толкнул меня локтем. «Что такое? Чего он толкает?» — подумал я, взглянув на соседа.
А Минаи Филиппович сделал нетерпеливый жест рукой:
— Пусть читает. Послушай и ты, Ричард.
С упреком посмотрел на меня комиссар бригады Ричард Шкредо. Я много слышал о комиссаре минаевцев, отличном пропагандисте, авторе и редакторе многих партизанских листовок, человеке светлого ума и большого такта. Я все понял, но отступать было поздно, и дочитал до конца стихи, полные жгучей тоски и боли:
Iх салдат
Да сцяны прыстауляе.
Цэлiць кат у льняныя галовы,
Пачынае з сына Миная.
Стрэл.
Упау хлапчук трохгадовы…
Кат iзноу пiсталет узнiмае…
На сцяне — заложнiкау ценi…
Вось i усё.
Перад бацькам Мiнаем
Станьце, усе бацькi, на каленi!
— А где сейчас Аркадий Кулешов? — по-прежнему тихо спросил Минай.
— На Калининском фронте, — отвечаю. — С фронта прислал эти стихи в нашу газету.
— Сам бы перед ним стал на колени, — сказал Минай. — Прямо за сердце взял меня этот Кулешов.
И, конечно, в который раз припомнил батька Минай пережитое. Говорит, а глаза полны слез…
— Что я тогда думал?.. Детки мои дорогие, думал, родные мои. Ну как вам передать, как поведать про боль мою? А что делать, что придумать? В бой рвутся мои хлопцы, готовы головы за вас положить. Славные, верные хлопцы. Но как мне вести их на танки, на дзоты, под немецкие пушки? Перебьют, перестреляют всех моих ребят. Не простят мне этого их дети, матери, жены, родная земля не простит… Да, страшные были дни, а того хуже — ночи. Чудилось: встают из могилы, тянут ко мне ручонки… Какой уж тут сон. Задремлю на минутку и все их голоса слышу: «Отомсти, батька, фашистам за наши муки, за смерть нашу». И я мстил! Я шел в самое пекло, под пули, но меня уже и пули вражьи не брали…
