Весной 1876 года уже упоминавшиеся львовские «Ведомости» отмечали: «Из сибирской Тунки выехали уже все ксендзы. Осталось, может, человек пять или шесть, в том числе ксендз Древновский, доктор, ксендз Секежиньский и др.»
Некоторых ксендзов из этой группы власти не собирались оставлять в Тунке и торопили с отъездом. Рудзкий и Секежиньский утверждали, что больны, Шепетовский – что вынужден еще ненадолго задержаться в Тунке, потому что стар и не имеет теплой одежды на дорогу, у Сесицкого (в 1876 году вернувшегося из Иркутска в Тунку) не было не только одежды, но и средств. Первым решился Шепетовский: 12 мая 1876 года он выехал из Тунки, а 28 июня отправился по этапу из Иркутска в Екатеринославскую губернию. Сесицкий покинул Тунку 17 апреля 1877 года, а 2 мая, также по этапу, двинулся из Иркутской губернии в Пермскую; он скончался в Соликамске 1 октября 1881 года. Секежиньский свое затянувшееся пребывание в Тунке объяснял в 1876 году хронической болезнью легких (и даже прилагал медицинское свидетельство), затем снова просил отложить отъезд и, наконец, в июне 1878 года отказался от права на выезд в Казанскую губернию, заявив, что «навсегда останется в Сибири». Рудзкого в апреле 1878 года отправили в Иркутск как предназначенного для высылки; он сам 16 мая просил разрешить ему поселиться в Великом Новгороде, однако через некоторое время ходатайствовал о праве остаться на постоянное жительство в Сибири. 8 января 1879 года иркутский губернатор выразил на это согласие, однако с сохранением всех ограничений, относящихся к политическим ссыльным. Вероятно, в конце семидесятых годов покинул Тунку и ксендз Каспшицкий – известно, что в 1882 году он уже жил под полицейским надзором в Перми.
В начале восьмидесятых годов в Тунке по-прежнему проживали: Янковский, Фиялковский и Секежиньский. Ксендз Розга прислуживал священнику в иркутском костеле. Кароль Ходкевич занимался кондитерским ремеслом, а Древновский работал врачом на окраине губернии. Представляется, что это были уже единственные духовные лица (термин, явно неподходящий, если говорить о Ходкевиче и Фиялковском) из тункинских ссыльных, еще остававшиеся в Восточной Сибири. В Польшу о них проникала кое-какая информация; сведения распространялись, в первую очередь, в кругах бывших ссыльных, критически оценивавших решения прежних товарищей: «четверо […] добровольно остались в степи исключительно из корыстных соображений. Они забыли себя, увы, позабыли о своем долге перед народом и Церковью; так пусть же и их имена канут в пучину забвения», – писал ксендз Наркевич.
