Трудные времена снова наступили в Тунке ближе к половине семидесятых годов, когда священников начали отправлять в европейскую часть Империи. В ожидании отъезда они пренебрегали своими занятиями или вовсе их прекращали, продавали утварь и личные вещи, которые имели хоть какую-то ценность и не могли пригодиться в пути, а власти приостанавливали выплату пособий.
V. «Sacerdotes Tuncae» – община ссыльных и пастырское служение
В Тунке священники чувствовали себя мучениками и за дело Польши, и за католическую веру и Католическую церковь; как утверждают Новаковский и Жискар, многие из них поначалу видели себя в роли миссионеров среди язычников. Возможно, некоторые тункинские ксендзы даже пытались проповедовать католицизм, потому что в 1868 году до иркутских чиновников дошли сведения о том, что политические ссыльные, посещая окрестные бурятские улусы с целью закупки товаров, занимаются при этом «религиозной пропагандой». Дабы пресечь оную, тункинскому капитану было рекомендовано ужесточить контроль за священниками и их связями, а также записывать все подозрительные фамилии. При этом надлежало следить за тем, не совершают ли ссыльные тайком службу. Священники очень быстро убедились, что ни о каком религиозном воздействии на окружение не может идти и речи; ни в одном из дневников подобные шаги даже не упоминаются. Впрочем, окрестные буряты были крещенными, а следовательно официально считались православными, и попытка их обращения в католицизм наверняка вызвала бы решительный протест сибирских властей. Католики – изредка – встречались в Тунке среди казаков.
Идеально сплоченного сообщества священники в Тунке не образовали, хотя – как говорилось выше – оказались способны объединять свои действия с целью улучшения материальной стороны жизни. Разница характеров, привычек, возраста, ментальности, а также различия, связанные с географией приходов и церковной традицией (отличавшейся в Царстве Польском и Литовском генерал-губернаторстве), становилась порой причиной недоразумений, нездоровой конкуренции или конфликтов. «Что ж, здесь собралось духовенство со всех концов страны, и каждый был глубоко убежден в собственной значимости: разумеется, в этой ситуации при взаимном общении не могло не случаться распрей», – писал Новаковский. Наиболее бурным был начальный период, когда то и дело требовали решения вопросы, связанные с совместным существованием: «Так вот, эти совещания ссыльных, так называемые сходы, были ни дать ни взять, миниатюрной копией провинциальных сеймиков. Сходство поразительное. Более того, на одной из первых встреч, когда мы собрались в этом прелестном уединенном месте, где теперь находится наше кладбище […], среди общего гама из кустов (дело было в роще) выскочил коренастый старичок, седобородый и лысый, вылитый шляхтич из романа Сенкевича, и что было мочи выкрикнул: „Вето! Не позволяю!" Кто-то может подумать, будто он сделал это, желая успокоить собравшихся – ничего подобного, старик был свято уверен, что имеет право всем указывать, и все обязаны его слушаться».
