— Не преувеличиваешь?
— Нет. Час назад у меня был обыск. Мне запрещено выходить из дому.
Станислав, несмотря на протесты друга, протиснулся в комнату. Здесь царил беспорядок. Одежда была разбросана по полу, все ящики выдвинуты. Хозяин комнаты тщетно пытался что-то поднять, прибрать дрожащими, непослушными руками.
— Может, тебе помочь?
— А как ты мне поможешь? Если решили арестовать, все равно арестуют. Начальника уже забрали.
— Забрали? Куда?
Дукеля поразила наивность этого вопроса.
— Не знаю. К себе. В гестапо. Я видел в окно, как его уводили. Посадили в машину и увезли. Ступай, чего доброго, нас обоих заберут. Впрочем, погоди, — вдруг оживился он. — Есть у меня еще кое-какие материалы… Пустяковые, но я предпочел бы от них избавиться. Возьмешь?
Станислав охотно согласился, но добавил, что если действительно следует поторопиться, чтобы опередить гестапо, то медлить нельзя.
— Все это не так просто, — сказал Дукель. — Они в запломбированном шкафу.
— Хочешь сорвать пломбу?
— Нет. Если согласен помочь, отодвинем вместе эту махину.
— Давай.
Поднатужившись, они с немалым трудом выдвинули на середину комнаты огромный шкаф. Затем с помощью отвертки сняли заднюю стенку. Лавиной хлынули на пол стопки книг. Друзья принялись за кропотливую сортировку.
— «Крестоносцы», «Конрад Валленрод»… это лучше забери, — сказал Дукель. — Не знаю, куда их денешь, но это… — он вытащил большой альбом в кожаном переплете, — это спрячь. Его нельзя уничтожать.
— А что это такое?
— Досье… Я собирал его много лет. Когда-нибудь это очень пригодится.
Станислав открыл папку и остановил взгляд на первой странице: «Доказательства польского характера Силезии». Это были вырезанные из немецких газет объявления поляков, которые под давлением немецкой администрации были вынуждены изменить свои фамилии. Он прочел первое попавшееся: «Ян Корецкий уведомляет, что с сегодняшнего дня его имя и фамилия Иоганн Кортцшмерц». В папке сотни подобных объявлений. Сколько же крылось за ними человеческих трагедий, сколько же этим людям довелось испытать мук нищеты, голода, безработицы, страха перед нацистскими громилами, страха за свое имущество, а порой и за свою свободу или даже жизнь, прежде чем они приняли столь унизительное решение? Он сам частенько задумывался, откуда у него немецкая фамилия. Отец — поляк до мозга костей, последним его желанием было, чтобы дети воспитывались в польском духе. Так может подобно тем, в минуту душевного надлома, слабости… Впрочем, это мог сделать и не отец, а дед или прадед. Ведь Станислав ничего о них не знал.
