…Минутное замешательство, стук скрещивающихся палок, и немцы, к их величайшему огорчению, вынуждены отступить. Однако нескольким коричневорубашечникам все же удалось нырнуть в толпу. Остальных не допустили, и все стихло. Люди по-прежнему стояли не шевелясь. Некоторые, находившиеся ближе к кругу, сидели на сухой, вытоптанной траве. Пламя костра отбрасывало багровый отсвет. И человеческие лица были озарены разгоравшимся огнем. Над зрителями, над костром возносился резкий, монотонный, похожий на жужжание огромной мухи, голос скрипки. Ему вторили три дудки, весьма своеобразного тембра, какой-то щипковый инструмент и топот девчат, крутившихся в разудалом танце. Юбки танцовщиц, украшенные зелеными гирляндами, развевались у самого костра, раздували ползущие по смолистой щепе язычки пламени. Станислав поддел палкой и перевернул обугленный горбыль. Взметнулся сноп искр. Подхваченные легким дыханием июньского вечера, они поплыли по темному небу, словно ища места среди созвездий. Девушки дружно, как по команде, отпрянули от огня, не прерывая пляски, а публика наградила их за ловкость аплодисментами. Яркая вспышка пламени выхватила из мрака довольно разнородную толпу — пестрые венки танцовщиц, цветастые шали крестьянок из окрестных деревень, темные костюмы мужчин — участников шествия из города, коричневые рубашки гитлерюгенда, зеленые мундиры харцеров, охранявших порядок, серебристые пряжки туго затянутых ремней и лакированные козырьки полицейского кордона. Хор, стоящий полукругом у костра, зазвенел девичьими голосами в такт музыке:
Сестры, греет огонек,
Вечеринка, вечерочек,
Ой, запляшем ладно в круге,
Ой, споем, споем, подруги!
Ночью хороши погоды,
Не страшны ветра да воды,
Ой, ноченьки, сладки-горьки,
С милыми встречать нам зорьки…
[2]И тут кто-то из коричневорубашечников бросил в огонь коробку с патронами. Боеприпасы сухо затрещали, брызнули во все стороны искры, резко запахло порохом. Негодяи! Попятились от костра танцовщицы, в толпе началась паника. Плакали ребятишки, кричали матери, мужчины требовали, чтобы полиция удалила с народного гулянья банду коричневорубашечников, а те скандировали гортанными голосами:
— Deutschland! Deutschland! Германия! Германия!
Бандюги! Часть зрителей предпочла ретироваться. Особенно жители окрестных деревень. Всегда не слишком уверенные в себе, менее сведущие, чем горожане, а потому и робкие. Они уже давно с опаской косились на полицию. Как убедить их, что гулянье это вполне легальное? Как объяснить им, что оцепление выставлено для того, чтобы обеспечить порядок? Станислав увидел, как они торопливо расходятся от костра, уводят и уносят детей, чтобы не попали ненароком под удар палки, и как исчезают за поворотом лесной дороги, провожаемые яростным ревом коричневорубашечников: «Долой поляков! Поляки в Польшу!» И бросился в тающую толпу, крича: «Мы под охраной полиции! Ничего не бойтесь! У нас есть разрешение ландрата!» Харцеры подхватили его клич. Толпа немного успокоилась. Часть зрителей снова сгрудилась у костра. Хор, ни на минуту не умолкавший, как нарочно запел куплет, слова которого в данном случае звучали несколько парадоксально:
