, целебное слово, сильное слово — слово, которое заключает в себе и чувства, и отношения, и предметы, и прошлое, и настоящее, и будущее, тысячи молитв разом, слово, которое стоит восьмидесяти трех слов английского языка (добродетель, мораль, процветание, превосходство, ценности, ресурсы, удача, необходимость, надежда и так далее и тому подобное), — запрещено? Когда запретили наш язык, олело гавайи, запретили и наших богов, и молитвы, и идеи, и сами острова.
Взять тебя, сынок. Ты не бог, но через тебя проходит что-то такое, что вполне может оказаться богом. Возрождает ли оно то, что было раньше, или строит новое? Не могу сказать.
Но когда ты вернулся из Портленда с разбитой надеждой, я сделала все, что могла, чтобы тебе помочь. Трудно советовать в том, чего не чувствуешь сам, а на современных Гавайях я слишком часто не чувствую ничего. Но когда ты рядом, я все же смутно чувствую что-то. Нечто яркое, теплое, открытое, и я ощущаю его точно нежную волну, за которой миллионы фунтов мощи океана.
Потому-то я и посоветовала тебе съездить в долину, да-да. Я поверила в то, что ты чувствуешь, в то, что, последовав за этим чувством, ты раскроешь таящееся в тебе. Видишь? Надежда тоже может быть богом. Ей тоже можно молиться.
17
НАЙНОА, 2008. ДОЛИНА ВАЙПИО
Два дня, как я покинул дом и по-прежнему иду, по-прежнему слышу призыв, ощущаю гравитацию, с каждым днем все сильней. Я здесь, на Большом острове, пересекаю долину Вайману, вторую после Вайпио, меня обуревает предчувствие, будто я что-то найду сразу за следующим поворотом, сразу за деревьями хала, на песчаной узкой тропе, комары и мошки щекочут мне кожу, ускользая из-под ладони.
Солнце не пробивается сквозь несущиеся по небу серые пятна облаков, кустарники шипят от порывов ветра. Я приближаюсь к горному хребту, за ним обычно уже никого не встретишь: по ту сторону Вайману, в долинах, не имеющих названий, говорят, тропа разбита, не пройти. Я шагаю в тумане и грязи, размахивая мачете, я прорубаю дорогу, я уверен: если двигаться дальше, что-то обязательно узнаю и наконец пойму, кем мне суждено стать.
В сумерках становится ясно, что я не один. Я пробирался сквозь лес весь день напролет, идти было тяжело, насквозь пропотевшая рубаха захлопала на ветру, когда я прорвался сквозь густой подлесок на поляну. Столько свободного пространства я не видал с утра. До меня долетел яичный металлический запах горящей походной плитки. Впереди, в пятидесяти футах, хижина, доски в струпьях мха, ржавая жестяная крыша в опавших листьях и ветках кажется медной. С моей стороны нет окон, но я слышу приглушенные голоса и пересекаю поляну.
