На третьей неделе мама останавливает меня на пороге ванной, у меня во рту холодок от зубной пасты.
— Ты должен с ней поговорить.
Мама имеет в виду Хадиджу.
— Нет, — возражаю я. — Она не понимает.
— Но хочет понять, — отвечает мама.
Я пожимаю плечами.
— Я знаю, что ты, как вернулся, поездил по старым местам, — продолжает мама. — Как ощущения? Как в детстве?
— Когда-когда? — переспрашиваю я.
— Когда ты был ребенком.
— Я этого не помню, — говорю я.
— Чего не помнишь?
— Чтобы я когда-то чувствовал себя ребенком.
Я вижу по маминому лицу, что мои слова кажутся ей чушью, и в другой день, другому своему ребенку, Дину или Кауи, она сказала бы: “Соберись, нытик” — с присущей ей язвительностью и грубоватой прямотой. Однако мама молчит, смотрит мне в лицо, точь-в-точь как Хадиджа, но решительнее, пристальнее, настойчивее, словно видит не только того меня, какой я сейчас, но и прежние версии меня, которые все эти годы были здесь, с нею. И спрашивает:
— Что происходит?
Больше ничего не говорит, я тоже сперва отмалчиваюсь, но потом меня прорывает: я рассказываю, что учился делать с собой на “скорой” и как был близок к тому, чтобы раскрыть механизм человеческой жизни, но вместе с тем начал презирать пациентов за слабость, а потом по глупости и самонадеянности упустил жизнь матери и ребенка, бросил Хадиджу и Рику.
— Я это ненавижу, — говорю я. — Ненавижу то, что во мне.
— То, что в тебе, — повторяет мама. — То, что в тебе, это дар.
— Лучше бы им наделили кого-то другого, — я повышаю голос, — тебя, например, раз ты так за него благодарна.
Мама криво улыбается, смотрит мне прямо в глаза.
— Знаешь, ведь я могла давным-давно уехать отсюда, даже после того, как встретила твоего отца, — говорит она. — Я тоже могла перебраться на материк. Как все вы, трое моих кейки. Я ведь была отличницей.
— Так почему же ты не… — начинаю я.
— Не перебивай меня, Ноа, не сейчас, — говорит мама. — Я была на материке, ездила в Сан-Франциско, Чикаго, Нью-Йорк. Здесь, на Гавайях, есть нечто большее, чем все эти места из сериала о жизни богатых и знаменитых. То, что вызвало тех духов древних воинов. То, что вытащило тебя из воды и посылало животных к тебе умирать, что дало тебе все эти дары.
— Боги, — говорю я.
— Можно и так назвать, — пожимает плечами мама.
— Все истории, которые ты мне рассказывала, — говорю я. — Какой-то древний предок, что парит надо мной в облаках, оборачиваясь животным, когда мне требуется его помощь, направляет мою судьбу. Я ничего такого не чувствую.
