Акулы во дни спасателей | страница 89
Я поняла это позже. В самом конце.
13
НАЙНОА, 2008. ПОРТЛЕНД
Вот я, растерявшись, стою в продуктовом ряду магазина, среди кулачков брокколи, гладких клубков желтых, красных, оранжевых, зеленых перцев, здесь или где-то еще, какая разница, ведь оно находило меня везде. Оно накрывало меня у Хадиджи, когда я читал Рике книжку или рассказывал в гостиной анекдот, набрасывалось на меня в автобусе по дороге в спортзал, жалило меня, когда мы выключали свет и Хадиджа массировала мне шею, вцеплялось и не отпускало, это мгновение, тело матери, нежный, но отчаявшийся ребенок внутри, когда все ускользнуло.
Я не сумел, и неумение мое убило мать и дочь, поскольку я по глупости не осознал пределы собственных сил. Я уничтожил не только их настоящее, но и прошлое — что проку теперь от воспоминаний о них? Может ли муж поцеловать память о жене? Накрыть ладонью воспоминание о ребенке в ее животе, почувствовать воспоминание того, как он толкается? — ну и конечно, я отнял все, что могло бы случиться потом, их бессонные ночи с новорожденной, школьные пьесы, каникулы в национальных парках с дерьмовыми селфи. Я отнял все, чем мог бы стать отец, я отнял все, что заслужили дед и бабка, любови, злости, шутки, которых лишился ребенок, будущие годы со всеми их артефактами: песнями, историями, пусть даже переписками. Все это я отобрал.
Взамен мне дали отпуск за свой счет — не из-за появившихся подозрений (никто меня ни в чем не подозревал, Эрин сказала то, чего я не ожидал, меня полностью оправдали), а потому что в последующие дни я ходил сам не свой. Мне сказали: “Отдыхайте, сколько вам потребуется”, но я знал, что это значит “не больше месяца”. Однако же месяц прошел, а ничего не изменилось, я по-прежнему почти не выходил из дома и возвращаться на работу не собирался.
Порой Хадиджа делала что-то — например, мерила серьги перед напольным зеркалом в спальне, снимала висюльки, надевала простые гвоздики, потом снова висюльки и спрашивала:
— Я права?
— В чем? — отвечал я.
Она опускала руки и молча смотрела на меня.
— Ты даже не слушал.
— Слушал, конечно, — возражал я, неловко пытаясь ее убедить, она продолжала рассказ, а я говорил: “Сегодня же вернусь на работу”.
— Тебе нравятся эти серьги? Они похожи на крестики. Не хочу, чтобы люди думали, будто я христианка, — говорила она. И добавляла: — По-моему, в этом нет ничего хорошего.
— В том, чтобы быть христианкой?
— В том, чтобы вернуться на работу. — Она гладила меня по щеке, смотрела мне прямо в глаза, тогда этот жест казался мне театральным, теперь же я понимаю, что он был совершенно искренним, в отличие от меня самого — что тогда, что теперь. — Тебе нужно время.