Она вышла, вернулась с каталкой, полицейский помог втолкать ее на крыльцо, каталка звонко лязгала о ступеньки. Я продолжал непрямой массаж сердца, пока мы не погрузили пациента на каталку, не спустились с крыльца и не задвинули каталку в раскрытые настежь задние двери “скорой”. Эрин закрепила каталку, потянулась к открытой двери, и тут вдруг пациент беззвучно сел, выплюнул пластмассовый загубник и сказал:
— Свят, свят, свят.
Мы застыли: Эрин, тянувшаяся ко все еще открытой створке, я, собиравшийся закрыть вторую, мы смотрели сквозь разделявшее нас пространство — от задней двери “скорой” до воскресшего трупа в глубине салона. Даже с такого расстояния было видно, что кожа уже не изжелта-синяя, морщины разгладились, волосы стали гуще, он словно помолодел лет на пятьдесят. В общем, вид у него был совершенно здоровый. Пациент наклонился и изверг волну рвоты на белоснежную простыню, закрывавшую его колени. С раскрытым ртом оглядел замаранную простыню, посмотрел на нас, вытер губы запястьем. Снова уставился на свои колени: простыня вздымалась пирамидой с толстым бугорком на вершине.
— По-моему, у меня стояк, — сказал он. — Что случилось?
* * *
Это был наш последний выезд за смену. Мы засомневались, везти ли его в больницу, если все жизненно важные органы, как выяснилось, функционируют идеально, не на что жаловаться, да и что бы мы им сказали, чтобы нас тут же не упекли в психушку? Однако куда хуже было оставить его с полицейскими, которые уже усаживали другого наркомана на заднее сиденье патрульной машины, чтобы закончить с ним, вернуться к своим рапортам и столам. И мы в сопровождении одного полицейского автомобиля отвезли воскресшего в больницу, вкратце описали сотрудникам приемного отделения обстановку, на что они раздраженно ответили: “Если не умирает, пусть ждет в общей очереди”, а Эрин буркнула: “И слава богу”, наркоман требовал сигареты у всех, кто проходил мимо, в конце концов медсестра не выдержала: “Господи, да заткнись ты уже”, достала сигарету из ящика стола за окошком регистратуры и сунула наркоману, точно угощение собаке. Мы с Эрин направились к “скорой”, полицейский побагровел, заморгал: догадался, что остается за главного и что это надолго. Мы же расписались в бумагах и укатили от этого всего.
На станции Эрин вымыла салон, демонстративно шумно, не говоря ни слова, проверила укладку, но по тому, с каким грохотом она брала катушки лейкопластыря, тактические ножницы и наборы для интубации и снова клала на место, по треску и визгу молнии и хрусту отрываемых липучек я догадался, что Эрин хочет мне сказать. Ну вот опять, подумал я, прислонился к задним дверям “скорой”, стоял, слушая, как Эрин орудует шлангом, как шуршит сумкой.
