Помнишь, какие в первый год жизни у тебя были пальчики-завитушки, какие ямочки на тыльной стороне кистей? Как крепко и серьезно твои пальчики обвивали мои? Как ты часами лежал у меня на груди, растопырив ручки и ножки, точно лягушонок, и мы оба сладко спали? Как твоя покрытая младенческим пухом щечка касалась моей?
Теперь мы стоим на коленях, твой отец, твой брат и я, мы кладем леи в эту яму, и земля закрывает его, точно веко — глаз, которому уже не суждено открыться.
* * *
Несколько дней никому из нас не хочется ничего. Тишина окутывает дом в Калихи. Мы приходим и уходим. Работа, дом. Дешевые хлопья. Саймин и яичница. Готовая пицца, разогретая в микроволновке. Быстрый душ, стопка просроченных счетов.
Хадиджа все звонит нам домой — с тех самых пор, как ты пропал. Не знаю, сколько времени вы с ней были вместе, но мне кажется, это страсть. Приятно знать, что до своего исчезновения ты успел с кем-то сблизиться. Мне трудно ей сказать. Но, по-моему, она, точь-в-точь как я, знала ответ еще до того, как задать вопрос.
— Могу ли я чем-то помочь? — спрашивает Хадиджа.
— Чем тут поможешь, — отвечаю я. — В память о нем мы зарыли в землю леи. Мне жаль, что вас не было.
— Мне тоже, — говорит она. — Но Рика, работа… не так-то просто вырваться, не то что раньше.
— Понимаю, — говорю я. — Но если решите приехать, мы всегда будем здесь.
— Спасибо.
Она позвонит снова, а может, я сама позвоню ей. Мы будем поддерживать отношения — что-нибудь из этого да получится.
* * *
Дин сколько может откладывает возвращение в Спокан, переносит дату вылета, чтобы вышло дешевле, хотя нам и так в связи с гибелью близкого дали скидку чуть ли не на всю стоимость билета.
Но дальше тянуть не получится.
— Все равно от меня здесь никакого толку, — говорит Дин. — Лучше вернусь в Спокан.
— И что, опять бросать коробки? — спрашиваю я и тут же жалею об этих словах, заметив, как морщится Дин.
— Это же не навсегда, — говорит он.
— Здесь ты можешь устроиться не хуже.
— Не могу. Сама знаешь, каково это. Там куча разных возможностей заработать деньги. Не то что здесь.
— Это твой дом, — говорю я. — Разве же дело только в деньгах?
— Тут я бессилен что-либо изменить, — говорит он.
— Это твой дом, — повторяю я.
Он прячет глаза. Смотрит в окно, в пол, куда угодно, лишь бы не встречаться взглядом со мной.
— Мне нужно ехать, — говорит он. Вещей у него почти нет, но он все равно собирает сумку. Мы отвозим его в аэропорт.
* * *
Тянутся дни — тоскливые, долгие, напряженные. Наконец я просыпаюсь утром — алоха, наконец-то пятница, пассаты разогнали остатки ночного шторма. Листва свежая, влажная, воздух чистый, соленый, как будто только что обрушилась волна.
