Нам бы в голову не пришло, что твоя жизнь оборвется прежде нашей. Ведь это ты должен был закрыть нам лицо простыней и сказать: все хорошо, вы можете уходить, вы сделали все, что нужно. Так обязана закончиться жизнь родителя. Но не закончится — по крайней мере, для нас. Мы провожаем тебя первым на ту сторону. Именно это мы делаем, предавая тебя земле.
Разумеется, не твое тело. Его мы, наверное, уже никогда не найдем. Вместо него у нас венок из огненно-рыжих цветов пу хала, самый большой, который мне удалось сплести, низка плотная и тяжелая, как книга в моих руках. Чтобы сделать его, я протыкаю каждый из листьев хала, продергиваю сквозь него нить: так пронзила меня твоя гибель. Чередую их с листьями лауа’е[130], для красоты и чтобы кололи каждого, кто посмеет к ним прикоснуться. Такие дела. Я протыкаю и нанизываю.
Несколько часов я просиживаю над венком в нашей спальне, но слез нет. Только работают руки. Проткнуть, надеть, вытянуть нить. И все.
Когда леи готов, мы плетемся к машине — твой брат, твой отец и я, — едем на восток, к тропе Каиви.
Выбираемся из машины, бредем по мощеной тропе туда, где засуха вызолотила траву, а ветра, точно плети, хлещут низкорослые деревья. Оставляем мощеную тропку и толпы туристов, которым легко угодить, забираемся в дебри, к колючим кустарникам и чертополоху, к песчаному склону, что спускается к океану и оканчивается крошащимися ступенями небольшого лавового поля. Волны плещутся о черные хребты, ветер воет у нас за спиной, там, где седловина приземистых гор баюкает солнце.
Мы стоим возле самых скал, черный лавовый берег весь в пене, у каменного столба под названием “трон Пеле”[131], который не дает волнам себя повалить. Мы стоим у подножия столба, смотрим, как волны накатывают на берег.
Твой отец сильно сдал за эти дни без тебя. Он все реже и реже разговаривает со мной, все чаще слоняется по ночам, бродит по лесу, как одуревший монах. Напевает что-то себе под нос. В теле его все меньше радости, когда он шатается по дому. Меньше ясности. Я боюсь, что он покинет меня.
Но сегодня отец здесь, пришел сюда вместе со мной, как и Дин. Мы втроем стоим у подножия трона Пеле, мы принесли леи из листьев хала. Жаль, я не знаю правильной песни, подходящего напева, который завел бы кахуна, — быть может, так получилось бы внушительнее.
— Окей, — говорю я Дину и твоему отцу. — Пора.
Мы задерживаем дыхание. Потом одновременно делаем вдох и не выдыхаем, сколько хватает сил. Но воздух выходит. Мы шагаем туда, где лава сменяется мягкой почвой. И роем ямку, чтобы уложить леи. Земля теплая и темная. Она сохранит тебя.
