— Я полюбил другую женщину, — заявил он жене.
— И уходите к ней? — спросила Анна.
— Нет, — ответил он. — Я ухожу от вас. Любить одну женщину, а продолжать жить с другой примерно то же, что верить в Магомета, а молиться ходить в католический храм.
Кто, кроме не совсем нормального человека, способен изречь подобное?
Спрыгнув с коня у дома каноника Феррье, где теперь обосновался Жоффруа Валле, капитан привязал иноходца к кольцу в каменной ограде и толкнул дверь в сад. Однако дверь, к сожалению, оказалась закрытой.
— Простите, сударь, — услышал он и оглянулся. — Вы, вероятно, к господину Жоффруа Валле? Он со слугой недавно ушел на рыбный рынок.
Ну чем опять не чудачество? В друзьях у тридцатидвухлетнего мужчины крутятся подобные мальчишки, с которыми Жоффруа разговаривает, словно со взрослыми, вбивая в их слабые сердца свои идиотские рассуждения.
— Тебя, кажется, зовут Жан-Жаком? — сурово спросил капитан. — Ведь это ты перебил горшки в лавке горшечника?
— Было дело.
— Сбегай за Жоффруа! — приказал капитан, выискивая в кармане мелкую монету.
— Я и так сбегаю, — откликнулся Жан-Жак. — Я вас знаю, сударь. Вы капитан Жерар де Жийю из королевской гвардии. Вы одной рукой гнете подкову, я знаю. Вы погодите, я живо.
И босоногий мальчишка юркнул в переулок.
Жан-Жак родился девятым в семье палача Люсьена Ледрома. После Жан-Жака у Ледромов родилось еще трое детей. Где при такой ораве уследить за всеми! И естественно, чем Жан-Жак реже бывал дома, тем доставлял меньше хлопот и матери, и бабушке, и взрослым сестрам.
Однажды мальчишки заметили, что горшечник с соседней улицы не ходит к обедне. А коль избегает обедни, значит, гугенот. И они решили проучить отступника.
Проникнуть в лавку горшечника через окно выпало на долю Жан-Жаку. Остальные мальчишки стояли на стрёме и в случае опасности должны были известить Жан-Жака свистом.
После они клялись, что свистели изо всех сил. Но Жан-Жак так вошел в роль, воюя с глиняными горшками, что ничего не слышал. Крепкой палкой он направо и налево крушил большие и маленькие горшки.
— Бей гугенотов! — кричал Жан-Жак. — Громи их! И вот этого толстопузого! И вот этого с тонкой шеей! Трах! Бах! Вот вам, гады!
Как открылась дверь в лавку, Жан-Жак тоже не слышал. Он оглянулся лишь тогда, когда над ним нависла палка раза в три толще той, которой он громил горшки. Не палка, а целая дубина.
От первого удара горшечника Жан-Жак сумел увернуться, дубина просвистела рядом, отбросив в сторону тяжелый табурет и расколов надвое толстое сиденье. От второго удара ему удалось уйти тоже. Но третий удар неминуемо целил прямо в него, и Жан-Жак, загнанный в угол, обреченно закрыл глаза, торопливо забормотав слова молитвы, обращенной к Деве Марии.
