Тюха | страница 14

Надо было испытать Рыжика на боровой дичи. Я начал с уток, потому что там вся работа лисовина была на виду, в лесу же труднее следить за поиском и стойкой. Теперь, казалось мне, совершенно безопасно пустить лисовина по тетеревам.

Мы отправились в лес. Сперва Рыжик бегал рядом с Зентой, затем куда-то исчез. Я давал позывные. Лисовин не шёл на свисток.

— Зента, Рыжик пропал! Ищи Рыжика!

Собака знала эту команду — так мы часто играли на усадьбе. Лисёнок прятался в копнах соломы или в бурьяне, и Зента отыскивала его.

…Минут через десять послышался лай Зенты. Я зашагал на голос. Собака, стоя у входа в жилую лисью нору, отрывисто и сердито тявкала. Временами лай переходил в растерянный визг.

«С ума спятил, дурашка! — корила она приёмыша. — Выходи скорее!»

Мне всё стало ясно: зов предков увлёк Рыжика в подземное логово. Он слышал голос «матери» и не отзывался. Ему было хорошо и уютно в норе. Значит, то древнее, что проснулось в нём, было сильнее привязанности к собаке-воспитательнице, к человеку- хозяину.

На всякий случай я дунул в свисток. Лисовин не выходил. Со мною не было ни топора, ни лопаты, чтобы откопать предательскую нору. Да и какой смысл копать! Разве поправишь непоправимое?

Я отозвал собаку и двинулся к дому. Зента дважды поворачивала назад, жалобно тявкала там, где остался её непутёвый «сын». Как не хотелось ей возвращаться без него в деревню!

Была ещё маленькая надежда: Рыжик опомнится и, проголодавшись, вернётся на второй или третий день.

Рыжик не вернулся…

Мы с Зентой попрежнему охотимся в том лесу. Иногда я даю резкие позывные, останавливаюсь. Мне думается, лисовин выбежит из кустов и радостно прыгнет на грудь. Зента стоит рядом и ждёт. В добрых глазах её — напряжение, боль.

— Рыжик! — зову я.

Никто не отзывается. Тишина.

Это было в дни осеннего перелёта.

Задолго до рассвета я вышел к заливу, где всегда садились на жировку пролётные утки. Обычно тут стрелять приходилось по сидячим: залив клином вдавался в мелкий ельник, скрадывать птиц было удобно.

Теперь же картина изменилась. Осень была сухая, вода сошла, кромка залива оказалась далеко от леса.

Я призадумался.

Когда посветлело, я увидел множество птиц. Вся поверхность воды была покрыта чёрными движущимися точками. На отмели копошились кряквы, чирки, широконоски, гоголи, нырки, свиязи, серухи. Я смотрел на птичий базар и не знал, как быть.

Чтобы приблизиться к уткам на выстрел, надо было вылезать из ельника на заболоченную луговину, совершенно открытую, где земля чавкает под сапогом, а я знал, что осенняя утка осторожна, далеко видит и слышит человека.