О, да, Лолиточка, я тебя ждал. Hо отчего ты вся такая сонная? Отчего ты такая зевающая и недовольная? Еще всего девять часов. Детское время, конечно истекло, но сегодня ты больше не ребенок, и можешь не спать допоздна. Hет, ничего...это я о своем. Иди же сюда, я посажу тебя на колени, о, мой дремлющий лукавый ангелочек! Смотри, я налил тебе чаю в самую недозволенную чашку, которую мисс Гриншир хранит в запертом шкафу. Hа ней - усатый хан и прекрасная принцесса. Сегодня ханом буду я, а ты будешь моей принцессой. Договорились? Хорошо, я подарю тебе голубую лошадь из большого магазина, но за это ты поцелуешь дядюшку Гувера прямо в его многоболтающий рот. Чмок! Спасибо, моя крошечка. О, я так тронут! У тебя такие нежные и влажные губки...Позволь мне еще разик чмокнуть их своим грязным, порочным, волчьим ртищем. О...о...о... П! П! П! Зачем включили свет?! Кто это сделал? Мисс Гриншир?! Я...Господин полицейский, но я не имел ничего в виду...Мы просто пили чай с малюткой Ло...оттого, что она никак не могла уснуть... - Арестуйте этого человека! Ему не место среди детей, он - душегуб!
Да, арестуйте меня, мне не место среди людей! Мне нет места в этом мире, я - изгой! Я - грязный совратитель малолетних, прикидывавшийся много лет дипломированным педагогом! Я - обезумевший козел, который хочет всех девочек младше восьми! Я...
Заключение будет долгим, и я успею подумать, стоит ли мне стать нормальным и стоит ли стать нормальными Синему Портье, Коричневому Массажисту, Серебристому Порнофотографу, Золотому Реставратору, Кислотному Программисту, и многим другим, которые любят ни смотря на что...
Ты часто снишься мне здесь, Аннушка, такая маленькая и далекая, разделенная со мной океаном и тысячей стен. И я понимаю, что мои чувства к тебе на таком огромном расстоянии только крепнут. Толи потому, что ты была самой последней из всех малышек, на которую я обратил внимание, толи потому, что ты была особенной, я никак не могу забыть тебя. Сидя в тюрьме, я немного изменился, у меня поубавилось восторженности, да и вообще меня самого очень сильно поубавилось. Думаю, сядь ты сейчас мне на колени, твоя пухленькая попка почувствовала бы, что какие-то две узкие неприятные перекладины больно впились в ее мякоть - так сильно я похудел. И вовсе не потому, что кормят здесь плохо, а потому, что я совсем не хочу есть. Как только я сажусь за общий стол в столовой и передо мной ставят алюминиевую миску с похлебкой, я сразу отключаюсь и начинаю вспоминать. Помнишь, моя милая Аннушка, как позапрошлым летом ты ела клубнику? Впрочем, такие воспоминания остаются лишь посторонним, воспринимающим лишь чисто зрительное великолепие этого процесса, ты же едва вспомнишь вкус той позапрошлогодней клубники, приглушенный другими клубничинами, съеденными тобой позже. Так вот. Мы сидели на берегу озера на расстеленном покрывале, вокруг резвились дети, и ты ела клубнику, макая ее в вазочку со взбитыми сливками, которую я держал в руках, чтобы приманивать тебя каждый раз поближе к себе с очередной клубничиной в руке. "Как вкусно!", - говорила ты. - "Просто пальчики оближешь!" И я бы облизал твои сладенькие пальчики, если бы вокруг не было столько народу. Я страдал и в то же время умирал от восхищения. Мысленно я целовал твои, испачканные клубникой и сливками губки, и чувствовал их вкус на своих губах. Вот и сейчас меня преследует этот вкус, хотя ничего, кроме пары фасолин я во рту не держал. О, Аннушка, если бы ты только знала, как я здесь одинок! Заключенные относятся ко мне с чувством глубокого презрения, даже те, что сидят здесь за убийства собственных жен и матерей и за изнасилования 10 женщин разом. Им не понять, как можно сгорать пагубной страстью к ребенку. Они тупорылые скоты, которые убивают безо всякой цели и чувства. Они - быдло, я не хочу о них говорить. Мне хватает того, что я все время провожу среди них, что я терплю все их оскорбления и побои.
