Что будет, что станем делать, когда все обнаружится? Что-нибудь придумаем, надо будет что-то делать. И вдруг все раскрылось так внезапно, и она сама этому способствовала, не таилась. Ой, Василек, как бы я хотела пройтись с тобою вдвоем, чтобы нам все завидовали. А если бы просто так, без зависти? Нет, я без зависти не хочу, я хочу, чтобы мне завидовали. Ты у меня эгоист. Возможно, но ведь люди все в известной мере эгоисты, разве что старуха Гаченька не хочет, чтобы ей завидовали… Листья покидали ветви, падали на землю, стелила нам осень свои золотые ковры. Золотая осень, золотая молодость, золотая правда и золотой… Штамп — это традиция, стереотип… ныне, присно и во веки веков… А листья шуршали под ногами, я боялся, что она поранит свои ноги, потому что была в босоножках… Жизнь — тоже штамп, я тщательно повторяю известный ритуал в видоизмененной форме, повторяю первобытного дикаря. Он смотрел на ее красивое лицо, на сжатые губы… Нет, дикари не целовались. Я смотрю на ее сжатые губы, на ее красивое лицо…
— Помню, в октябре выпал снег.
— Природа несовершенна, вообще мир сотворен лишь вчерне, люди обязаны его шлифовать.
— Смотря с каких позиций рассматривать его.
— С каких угодно.
— Американцы на одном из островов истребили всех птиц, потому что те мешали самолетам, а после пришлось оставить аэродром, потому что его сплошь изрыли черви…
Цецилия Федоровна смотрит на меня как на волка, утащившего из кошары овцу. У нее большая мужская (видимо, никогда не делает маникюр) рука, такой рукой можно прикрыть пять ртов. Вот и сейчас — спала ли она ночью? — когда зеваешь, прикрывай рот ладонью. Вероятно, были гости или ругалась с мужем… Собака с кошкой, взаимное отчуждение, а меня небось будет критиковать: нарушил-де святая святых брака! Аще бог сочета, человек да не разлучает.
— Рудик!
Бородатый поп надел им на руки кольца, окольцевал — на каких угодно широтах узнают. Не вздумай разорвать, аще бог сочета. Мы моральные… Да? А это что за синяк, Цецилия Федоровна? Это так, дрова… Скоро заживет. Пока не швырнет в меня новое полено. Мы стойкие. Мы!
— Слышишь, Рудик!
Осмелится — скажу: чье б мычало… Странно, меня как будто бы нет, все заняты, всем некогда. Максимальное давление на квадратный сантиметр. Все спешат, мазки, стрелы, метелица, и где-то словно угадывается рука, лицо, крыло самолета — все в радуге колеров. Двадцатый век! Скорость — тысяча девятьсот шестьдесят девять километров в час, давление — тысяча девятьсот шестьдесят девять атмосфер. А вчера еще — на телегах. Н-но, миленькие! Ухабы, выбоины, пахнет сеном, хорошо лежать на возу, перед глазами отцовская спина, бронзовая шея, небо… Хорошо пахнет, укачивает, кустарник, ручеек, в оврагах лягушки. А если порожняком, да еще в долину! Н-но! Грохочет, черно-зеленые мазки, слившиеся от движения формы, красно-огненные пятка лиц, медь рук. Н-но-о! Н-но-о!
