— А-а-а, здравствуйте, Василий Петрович, как жизнь?
Ну и везет же мне на приятные встречи!
— Извините, товарищ бухгалтер, я тороплюсь… на собрание.
— Вы по Воссоединению? Пойдемте, мне все равно куда. Вы не слыхали?
— Нет, не слыхал.
— Говорят, наш добрый друг Клим Климович поехал защищать кандидатскую. Собственно, я не могу поверить. Вы знаете его возможности?
— Нет, не знаю.
— Кажется, он экономист.
— Кажется.
— Интересная наука. Я, верите ли, умею понимать язык цифр. Курите, Василий Петрович?
— Спасибо, не курю.
Сейчас удивится, словно никогда не слышал.
— Да что вы говорите, Василий Петрович?.. Вы же когда-то одну за другой…
— Было. Прошло.
— У вас есть сила воли… Простите, Василий Петрович… но ведь мы мужчины: правда ли, будто у вас… тут женщины на работе… Будто бы с женой у вас… Простите мне, ради бога, мою бестактность, я просто по-дружески. Ведь ваша жена у меня работает… понимаете…
— Уж если вы, бухгалтер, что-то слышали, значит, точно, что-то есть.
— Шутить изволите, Василий Петрович?
— Мне не до шуток, по крайней мере сегодня. Сейчас…
— Я прошу извинить меня, что вмешиваюсь в ваши, так сказать, семейные…
— Пожалуйста, продолжайте.
— Я считаю, что общественность, так сказать, не может стоять в стороне, наша святая обязанность вмешаться, во всяком случае, я так понимаю свою роль в обществе.
Попроси дурака хлеба нарезать, так он и палец отхватит, ждет, чтобы в газете похвалили: дескать, герой, не стоял в стороне, вмешался. Спасибо, а теперь пошел ко всем чертям, в печенках сидишь…
— До свидания.
— Вы простите, ради бога. По правде говоря, мне с вами не по пути, но я не могу оставаться, так сказать…
— А вы встаньте вот здесь и кричите на всю улицу.
Осел, а между тем разбирается. Какая там любовь? Первая заповедь обывателя: соблюдай добропорядочность, следи за чистотой верхней одежды, главное — внешний вид… Ведь существуют же этакие философы, которые рассуждают: как можно терпеть такую частную собственность, как семья? Давайте ее обобществим… Не проще ли совать свой длинный нос, пусть даже через замочную скважину, в чужие супружеские постели. Не пережитки ли это: я сам по себе, и не дышите над моим ухом, и семья — это моя семья, не ваша. Как не наша? Все наше!
И снова мысль вернулась к той самой «их среде». Он стоял, положив на ее плечо руку, и чувствовал, как сильно билось ее сердце, на блузке были маленькие белые пуговицы, пять пуговиц, они расстегивались совсем легко, а она молчала.
