Уроженцы Дефаида могли беспрепятственно выходить за Ограду и возвращаться при соблюдении трех условий. Во-первых, надо было отметиться у охраны в сторожевой будке. Во-вторых, вернуться до захода солнца. И в-третьих, никогда, ни при каких обстоятельствах, не заходить в старые брошенные дома. Наказанием за нарушение последнего условия служило изгнание из Дефаида навеки. Оно и понятно, думала Алис, старейшины прекрасно знали, что люди, оказавшись на старом месте и глотнув там свежего воздуха прежней свободы, попросту не вернутся назад в пыльную тесную деревню.
К детям Гвениса, выходящим за Ограду, применялись еще более жесткие правила. От сирот требовалось сначала посетить своего старейшину и записаться в специальной книге. Затем им давали пронумерованный браслет, который полагалось носить за пределами Дефаида и вернуть обратно по возвращении. Значение имело не ношение браслета, а именно его возврат. И каждый старейшина знал: если браслет не возвращен ему в конце дня, значит, сирота из Гвениса ударился в бега.
А этого старейшины Дефаида боялись больше всего. Алис мечтала увидеть лицо верховного старейшины, если однажды он проснется и узнает, что все дети Гвениса ушли из Дефаида. Но только этого никогда не случится. Сироты знали свои обязательства в заключенной сделке. Они отдали Дефаиду свои глаза и уши, свои тела и детство, а взамен им предоставили кров, пищу, платье и какую-никакую защиту от угроз окружающего мира.
На долгой дороге из Дефаида в любом направлении путника подстерегали не только холод и голод. Среди детей начали ходить рассказы о том, что они видели по ночам на пастбищах. Речь шла о похожих на деревья женщинах, которые шептали и пели, звали поспать и отдохнуть. До сих пор женщины-деревья являлись только детям от шестнадцати лет и старше. И никто не последовал за их убаюкивающими голосами. Пока. Это лишь вопрос времени, думала Алис, наступит момент, когда один из сирот не устоит. Захочет уснуть. Кто из детей Гвениса не пожертвовал бы всем ради сна?
Никого из них не надо было уговаривать помалкивать об увиденном. Подобные толки в Дефаиде означали порку, а то и хуже – изгнание. Поэтому дети Гвениса рассказывали о поющих женщинах лишь друг другу, да и то тишайшими голосами, возвращаясь с полей.
Алис гадала: слышал ли пение кто-нибудь из уроженцев Дефаида? Являлись ли им пожиратели душ? Наверное, нет, думала она. По ночам деревенские уютно устраивались в своих домах внутри Ограды, куда не долетали звуки пения. Под защитой крепкой деревянной стены они были в безопасности. Никто и ничто не могло проникнуть через ворота в деревню без специального приглашения. Торговцев с фургонами пускали внутрь, но до захода солнца им предписывалось покинуть деревню. Охрана тщательно следила за этим. Всякий раз, глядя на очередного торговца, Алис вспоминала Паула. За долгие годы она много раз видела его. У них с женой Бети для Алис всегда была припасена улыбка. Увидев ее, Паул каждый раз говорил одно и то же:
