— Откуда знаешь столько, татэ? — удивлялась Мариора.
— Стариковские. Как не знать! Ведь в них, дочка, только и есть хорошее. А так, сколько мы ни говорим, — все одно: что на роду написано, то и будет, — как-то сказал ей отец.
Боярин не приезжал четвертый день. Жизнь Мариоры шла своим чередом. Панагице раздолье: готовила еду только для рабочих.
Утром Мариора вышла с пряжей из флигеля и присела на низкие каменные перила лесенки, которая шла от террасы боярского дома вниз по склону холма к пруду, к купальне. На склоне густо росли деревья, старые, как сама Молдавия, — морщинистые южные сосны с длинными иглами, акации; их время от времени подрезали, и потому они были приземистые, с узловатыми стволами. Стояли узорчатые клены, толстые каштаны. И между ними высоко к небу тянулись светлыми стволами стройные тополя.
Вдали кое-где на крестьянских полях коричневыми шапками стояли запоздалые копны.
Шел восьмой час утра. Солнце еще не показывалось.
Сентябрь — один из лучших месяцев года, пора созревания винограда. На деревьях еще не найдешь желтого листа, вдоль дорог выглядывают розовые глазки цветов терси, а с полей уже везут урожай. На селе в каждом дворе стекает в бочки муст, бродит молодое вино. Вся Молдавия, освободившись от зноя, еще живет полной летней жизнью.
Мариора смотрела вниз. Там, в долине, где висел утренний туман, паслись стада, а кругом на склонах холмов, среди золота созревающей кукурузы, среди бесчисленного множества кудрявых пятен садов и голубовато-зеленых капустников, однотонно зеленые и почти незаметные лежали виноградники.
Вставало солнце. Половина его уже поднялась из-за дома, на Мариору упали ослепительные лучи. От них невольно сощурились веки, и лучи показались радужными. Девушка снова открыла глаза. Тень от холодного строгого дома показалась ей темней, чем раньше.
Со скребницей в руках подошел отец.
— Татэ! — сказала Мариора. — А ведь неправильно ты говорил! Батраков и крестьян много. И рабочих в городе. И все они воли ищут, воли хотят. А бояр мало. Почему ты сказал, татэ, что Филат и Думитру попусту говорят?
Неожиданно для Мариоры отец, который старался беречь ее, как единственную яблоню в саду, и не ругал даже тогда, когда было за что, вдруг раскричался:
— Чтоб я от тебя такого не слыхал! Твое дело полы мыть да грядки полоть! Тоже еще — рассуждает. — И, увидев испуганное и удивленное лицо Мариоры, сказал оглянувшись: — За такие слова можно в тюрьму попасть. И мне и тебе. Нам тут не распутаться, а ты девушка. Женщины этого и слышать не должны.
