— И у меня.
Натали́я потянула к себе головку дочери.
— Ой, мамэ! У тебя два сердца? Почему у тебя два?
Мать улыбнулась и погрозила Мариоре пальцем.
— Все тебе знать нужно! — Мать задумалась о чем-то, потом села рядом с Мариорой на лайцы и обняла ее.
— Хочешь, дочка, чтобы у тебя маленький братик был?
— Настоящий?
— Ну да… — Мать вдруг смутилась, встала, тяжело опираясь о лайцы. — Пойди позови отца. Сейчас обедать.
Мариора надела вязаную кофту матери, деловито подпоясалась веревочкой, подвернула рукава и зашлепала босыми ногами к двери. Потом с серьезным лицом вернулась, подошла к матери.
— Мамэ, я тебя поцелую! — требовательно сказала она.
— Иди, иди, после! — отмахнулась мать: прогорало в печке, и она спешила подбросить топлива.
— Ну, мамэ! Мамэ, ну! — ничего не слушая, плачущим голосом твердила Мариора. Она привстала на цыпочки и тянулась к лицу матери.
— Вот упрямая! — покачала головой Наталия и нагнулась.
Мариора крепко обхватила смугло-розовыми ручонками шею матери, ткнулась выпяченными губками в ее щеку, уже оторвав их, громко чмокнула и убежала на двор.
В тени, под камышовым забором дотаивал последний снег. За воротами, на улице подсыхала грязь, густая, темно-коричневая, как яблочный кисель.
Отец в сарае чинил ярмо. Он положил шапку, откинул со лба слипшиеся черные волосы, рукавом вытер пот. Мариора подбежала к отцу, повисла на его руке.
— А у меня маленький братик будет. Живой!
— Да ну? — притворно удивился отец.
— Да! Мамэ сказала. Скоро цветы зацветут, мы с ним собирать пойдем!
И не сразу вспомнила:
— Обедать, татэ…
Когда они вошли в касу[2], мать уже выдвинула из-под лайц низенький, по пояс Мариоре, круглый стол и маленькие скамеечки. Вывалила из казана на полотенце сварившуюся мамалыгу — она так и застыла большой ярко-желтой шапкой. Белой ниткой Наталия разрезала мамалыгу. Поставила на стол миску с капустой, заквашенной большими, в четверть кочна, кусками, и другую — с мочеными стручками перца.
Нехитрый обед ели неторопливо.
— Как Реут? — тревожно спросила мать.
— Тронулся лед. Но воды в этом году, ох, и много!
— Не затопило бы, господи! Может, пронесет… Говорил Лаур старосте: нужно берега обваловать. А то дрожи каждый год…
— Да! — вздохнул отец. — У старосты дом на горе, какое ему до нас дело! Кто денег на это даст?
— Татэ, а меня возьмешь с собой, как пахать поедешь? — спросила Мариора, разыскивая в миске самый маленький кусочек капусты.
— Тебя там волки съедят, — усмехнулся отец.
