Боярин собирался куда-то ехать. Вышел в лакированных сапогах, в плаще внакидку. Зевнул, посмотрел на Мариору скучными глазами и сказал, что подрастет — девица будет хорошая, может горничной стать, если получится… Еще раз зевнул и распорядился выдать одежду.
— Смотри, чтоб не рвала. С тебя спрошу, Тома.
Отцу ничего не оставалось, как поклониться хозяину и идти на конюшню, — он был конюхом. Через несколько минут Мариора уже была одета в полотняное платье и камышовые шлепанцы, какие кустари привозят из Килии[9]. Когда кухарка Панагица привела Мариору в комнаты и сказала, что тут она должна будет каждый день убирать, у девочки разбежались глаза. Эти комнаты совсем были не похожи на ту, первую, в которую они вошли. Все здесь поражало ее своей яркостью, богатством, какой-то необычной, непонятной красотой. Золоченые стулья и столы с изогнутыми ножками. Дорогие ковры на полу и на стенах, занавеси из тяжелой блестящей материи, зеркала в красивых рамах. На множестве полочек, на столиках и подзеркальниках стояли вазы с цветами, маленькие раскрашенные собачки и котята, птички и женщины, причем одни женщины — богато одетые, а другие — почти голые. Зачем их здесь столько? Особенно смущали Мариору картины. Их очень много висело на стенах. Среди них портреты короля Ка́роля, разряженных голоплечих женщин, на самом видном месте — большой портрет черноусого человека в военном мундире. Темные холодные глаза его смотрели прямо на Мариору; ей стало даже не по себе.
— Это отец нашего господина Петру, — сказала Панагица девочке, заметив, что та поглядывает на портрет.
Вдруг сзади раздалась негромкая музыка, похожая на тихие удары колокольчиков бубна, даже еще красивее. Мариора оглянулась. Сзади никого не было.
— Это часы, они время считают, — сказала Панагица и показала на стену. Там висел продолговатый ящик. В верхней части его был круг. В середине круга нарисованы птицы, а на белых краях его что-то начерчено наподобие букв.
Панагица снисходительно улыбнулась.
— Тебе нужно будет научиться время узнавать по часам, — проговорила она.
В комнатах было очень чисто. Но Панагица сказала, что надо сейчас же свернуть ковры, вынести их на улицу и хорошенько вытряхнуть, а потом вымыть окна.
— Да смотри, не сунь себе чего-нибудь в карман! Вас, деревенских, только оставь без хозяйского глаза… — прибавила она, уставившись на Мариору. — Слышишь? Вздумаешь украсть — не быть тебе тогда живой!
Панагица ушла, а слова ее все еще звучали в ушах Мариоры, щеки горели.
