Корчак. Опыт биографии | страница 133
В мемуарной повести «Европа в семье» она повторяла:
«Дитя салона» Корчака и его «Глупости» надолго наложили на меня отпечаток того, что русские называют социальной болью. <…> Если бы тогда нам, юным, попали в руки «Пламя» Бжозовского или «Ружа» Катерли, если бы до нас дошли вести о деятельности Польской социалистической партии – может быть, наша жизнь сложилась бы иначе{172}.
Юзеф Чапский в 1984 году рассказывал Генрику Возняковскому, сыну своей племянницы:
Теперь я хотел бы связать мои первые воспоминания о жизни литературной и о пробуждении общественного и национального сознания с теми людьми, которым я обязан этим опытом. <…> Начну с Корчака. Была такая книга, о которой, кажется, в Польше уже никто не знает, – которая называлась «Дитя салона». Тогда она произвела в Польше большую сенсацию. То была история юноши из богатой семьи, который увидел нищету. И с той минуты не мог больше выносить жизнь в своем салоне, начал посещать все более нищих людей, все более низкие слои населения. Давал им уроки, давал уроки их детям, порвал с семьей. До сих пор помню – после стольких лет, – что как только он попадал в очередную среду, ему казалось, что она очень богата по сравнению с еще более бедными. И так, ступень за ступенью, он спускался все ниже.
А заканчивается все это, в общем, довольно декадентским образом. Внезапно он видит окна, и в каждом окне – несчастные люди, в каждое окно глядит человек и мечтает о счастье. И даже было страшное слово, в одном месте там произнесли слово «жопа», кажется. Это было чудовищно. Я знаю, что управляющий нашим имением принес книгу нашей учительнице и заклеил эту страницу, поскольку это было крайне возмутительно. Книга произвела на нас очень сильное впечатление.
В 1915 году я решил поехать в Варшаву и выяснить, кто такой Корчак. Он еще написал такую замечательную книгу, которая называлась «Глупости». Это маленькие рассказы, которые до сих пор у меня крутятся в голове. Там была насмешка над всеми, и ирония, и все время – идея человечности, которая превыше рас и классов, вне денег. Я ехал в Варшаву, где почти никого не знал. <…> У Лубенских встретил Пию Гурскую и сразу же с энтузиазмом рассказал о «Глупостях», и спросил об авторе. Она с огромным презрением ответила, что это фальшивая литература. Меня очень задели такие утверждения. <…> Только потом мы с сестрой отправились к нему{173}.
Мария Чапская:
В 1918 году мы с братом добрались до Варшавы, еще оккупированной немцами. От Якуба Мортковича, издателя Корчака, мы узнали, что автор повести «Дитя салона» – еврей, по профессии врач, и зовут его Генрик Гольдшмит. Жил он тогда на <Велькой>, где мы его и посетили. Огромный, угрюмый каменный дом, тесный двор, темная лестница и мрачный кабинет с одним окном во двор. Принял нас сидевший за письменным столом маленький человек с рыжеватой щетиной, редеющими светлыми волосами и выпуклыми близорукими глазами. Эти небольшие грустные глаза смотрели сквозь нас, в мир, известный только им самим