Два года я не видел никого из своих, полгода назад – письмо, короткое, помятое, случайно пробившееся через ряды штыков, ревизоров, шпионов. – И вот я снова не один{160}.
Две недели, проведенные под одной крышей с маленьким Стефаном Загродником, Корчак со скрупулезностью клинициста описал в цикле очерков «Воспитательные моменты». В его текстах из тьмы тех времен проступает, будто в свете прожектора, фрагмент чужой мучительной судьбы.
Четверг, день 8 / III / 1917 г.
Живет у меня четвертый день. <…> Мать умерла, когда ему было семь лет, – не помнит, как мать звали. Отец на войне, или в плену, или убит. У него есть семнадцатилетний брат, он в Тернополе. Жил с братом, потом с солдатами, полгода как в приюте. Приюты открыл союз городов, руководит ими кто попало. Правительство то разрешает учиться, то запрещает. Это не интернат, а свалка, куда сбрасываются дети, издержки войны, печальные отбросы дизентерии, сыпного тифа, холеры, которые сметают родителей, нет, только матерей, поскольку отцы сражаются за новый передел мира. Война – это не преступление, это триумфальное шествие, пир ошалевших от пьяного веселья чертей{161}.
В лазарете под опекой доктора содержались двести семнадцать больных и раненых, но он каждый день находил время провести с мальчиком уроки чтения, письма и арифметики, поболтать с ним, записать изменения в его поведении, рассказать вечером сказку. Вылечил его от вшей и чесотки. Успел к нему привязаться. Пару раз поцеловал его. В голову. В щеку. Пару раз подумал о нем словами «мой сынок», «мой сыночек». Можно представить себе, как оттаяло сердце мальчика. Как он боялся расставания. Он плакал, когда Доктор заболел трахомой и должен был лечь в больницу.
Я провел с ним только две недели; заболел и уехал, мальчик оставался еще некоторое время, потом начались походы – ординарец вернул его в приют{162}.
Они больше никогда не виделись.
В конце 1917 года воспитанница Дома писала:
18 ноября
По всей Польше разбушевалась эпидемия тифа. Она не обошла стороной и Варшаву, прокралась и в наш тихий дом.
Первой жертвой этой страшной болезни был Фриц, а сейчас дети заболевают один за другим.
П.Эстерка ходит сама не своя. Возится с больными и дрожит за здоровых, как бы не заразились. <…>
1 января 1918 г.
<…> Наконец закончился этот страшный Семнадцатый Год.
Боже, если Ты есть, сделай так, чтобы больше не было таких лет. Услышь нас, потому что мы не можем больше выносить морозов и голода. Дай нам, Боже, больше хлеба, картошки и угля. Что война закончится, я уже не верю. Я уже забыла, как выглядит мир без войн и сирот. Но пусть хотя бы не будет такого голода, пусть пройдет эта страшная тифозная эпидемия, которая каждый день отправляет еще одного ребенка в больницу. <…>
