Разбирая перед сном постель, Улдзийма заметила письмо, удивилась: «Что это?», но, прочитав надпись на конверте, прикусила губу, раскрыла его и начала читать.
Дамдин украдкой поглядывал на нее. Сердце у парня стучало, его охватил непонятный страх, словно на него надвигалась неминуемая беда.
Улдзийма читала, пригнувшись к свече, потом, дойдя до конца, взглянула на Дамдина и бросила:
— Чепуха какая!
Дамдин сидел у очага и молчал. Улдзийма вызывающе посмотрела на него и раздраженно спросила:
— Ты писал?! Письмо, говорю, твое?
— Нет! — удрученно вымолвил Дамдин.
— А чье же тогда?!
Поскольку письмо действительно было не его, Дамдин осмелел и буркнул:
— Базаржава…
На это Улдзийма с гневным пренебрежением в голосе сказала:
— Совсем, видать, спятил… — и бросила послание в огонь. В один миг горячая любовь ее поклонника превратилась в пепел.
«Эх, знал бы — переписал. Жаль! А впрочем, так оно и должно было быть… С чего бы это Улдзийме польститься на Базаржава», — подумал Дамдин.
Из-за этого письма Улдзийма с Дамдином несколько дней не разговаривала. Более того, Дамдину стало казаться, что она возненавидела его.
Он глубоко переживал разлад и ходил сам не свой.
Цокзол пригнал свой табун к колодцу Замын-гашун, напоил лошадей и оставил пастись на холме Будун, заросшем кустарником. Затем он подъехал к своим верблюдам, окриком остановил их и, убедившись, что стадо успокоилось, отправился домой.
В последние несколько дней он с раннего утра до позднего вечера не отлучался от своего табуна. Одновременно зорко следил за верблюдами и отарой, опасаясь, что они могут уйти далеко от стойбища (только плохой, нерадивый хозяин может допустить такое). Поэтому-то он большую часть дня проводил в седле.
Цокзол любил утреннюю прохладу и каждый раз старался управиться со своими делами до наступления жары, чтобы в самый солнцепек передохнуть в прохладной юрте за чашкой ароматного чая.
С детских лет он всей душой был привязан к лошадям, да и сейчас больше всего любил пасти табун. Он твердо верил, что счастье мужчины в лошадях, и потому табун всегда был его наипервейшей заботой. У него было много быстроногих скакунов, которыми он очень дорожил. Цокзол сам выдерживал их перед скачками и гордился тем, что они всегда оказывались в первой пятерке победителей.
В табуне у него было три косяка. За последние несколько лет особенно заметно выровнялась масть — большинство лошадей были теперь темно-рыжими. По словам стариков, это было хорошим, обнадеживающим признаком: в таких случаях поголовье табуна должно быстро расти. А ведь хозяину только этого и надо.
