После приезда домой было что рассказать и показать. Предвкушая это, все были в радостном волнении, но в аймачном центре старались выглядеть степенными и солидными, будто ничего и не произошло. Однако стоило им покинуть его, как все преобразились: веселье, смех и песни не прерывались, пока не доехали до своего сомона.
Лишь один Дамдин был невесел и молчалив. Может, потому, что он один не получил наград? А может, из-за того, что провинился перед аймачным руководством? Или из-за того, что невпопад поднимал и опускал занавес и начальство, конечно же, его не похвалило? Может, и потому, что он изрядно подзанял тугриков и накупил на них книг, журналов и альбомов? Да нет же!
Все было гораздо сложнее. Медсестра Цэвэлма, рядом с которой целыми днями пропадал Дамдин, была оставлена в аймачном клубе. Из-за этого-то Дамдин терзался и мучился больше, чем в тот злополучный вечер, когда захлопнул двери перед руководителями аймака.
В душе у Дамдина кипело. «Некому теперь будет похвастаться содержимым кошелька, незачем будет ходить на фельдшерский пункт, да и никому не понадобится моя помощь. Наверное, не смогу я теперь оставаться в сомонном центре… А Цэвэлма меня забудет», — все больше мрачнея, думал он. Затем он вспомнил, как один аймачный руководитель, с головой как у лошади, говорил: «Разрешите, товарищи, сообщить вам о том, что Цэвэлма оставлена в аймачном клубе артисткой. Надеюсь, никто не возражает?» Очень зол был на него Дамдин.
Не переставал он думать и о Цэвэлме. Вспомнил, как отбирал у нее платок, а она носилась за ним и вовсе не сердилась при этом. Сейчас он как будто даже ощущал приятный запах ее волос.
Дамдин и сам не понимал, почему вдруг все, что было связано с Цэвэлмой, приобрело для него такое значение. Хотя одно стало совершенно ясно: Цэвэлма — хороший человек, с чистой и светлой душой.
Он часто и тяжело вздыхал, продолжая молчать. Ему казалось, что до дома еще далеко — машина по-прежнему мчалась по степи, но тут все закричали:
— Сомонный центр! Где наш флаг?!
В тот же миг подняли флаг, кто-то затянул «Молодежную», ее сразу же подхватили остальные, но и здесь настроение у Дамдина не поднялось. Более того, с детства родной ему сомон показался холодным и неприветливым. И ему захотелось уехать отсюда куда-нибудь подальше. Он не мог избавиться от какого-то странного ощущения собственной ненужности, словно его отстранили от любимого дела, без которого он не мог жить.
Дамдин пробыл дома три дня. За это время он рассказал матери об аймачном центре, вырезал из купленных журналов и альбомов все, что возможно, и украсил картинками юрту, но тем не менее на душе у него было неспокойно.
