Коврижка | страница 31



«Хочешь расскажу тебе что-то интересное?» — неожиданно выплюнул эти слова Гуру, когда ушел только что прибывший поезд. «Ну, пропустишь вторую пару». Итак, в тот день я снова оказался на лавочке. Нельзя сказать, что история была интересная, скорее, она была несколько странноватой. «Я тогда плотно сидел на клее. Как всегда, я думал, что дошел до края. И вдруг я парю над крышей. И вот что удивительно, — вижу себя внизу с разбитой черепушкой. Смотрю на себя внизу, а сам свечусь странным светом. И тут я подумал: я что, умер? Перепугался до чертиков. Стал оглядываться по сторонам. Вдали над Орю-доном знакомый пацанчик висит над крышей, как я. Чжин Хо его звали. Торчок малолетний, он тоже понюхивал. Он что, тоже умер? Подумал я. Не знаю, сколько прошло времени. Я наконец очухался. Нет — воскрес, думал я тогда. Фу — отлегло от сердца. Но действительно удивительная вещь случилась после обеда. Чжин Хо, обдолбыш хренов, приходит ко мне. Мол, ты вчера не пыхал? Как же, конечно, пыхал, отвечаю ему. А ты не видел меня, ну, как я парил в воздухе? Типа: он меня видел, потому и спрашивает. Как же я перетрухал!

Короче, после того я стал совершенно другим человеком. С клеем завязал, не знаю почему. Что, если я допыхаюсь и навсегда останусь висеть над какой-то крышей в этом районе? Разве усердно жить — это не лучший и не единственный путь? — подумал я». — «Какая-то крыша в этом районе?» — «Ага,

Какая-то крыша в этом районе».

Разве? Я жираф

«Венерианцам хорошо». — В лютом холоде той зимы я согревал себя такими думками. Без них я бы не выдержал неожиданно суровые каникулы Училища информационных технологий. Длиннющая зима, я по-прежнему батрачил на нескольких подработках. Ранним утром — в метро, потом до поздней ночи — на кухне в забегаловке, а на рассвете — разносил газеты для респектабельных граждан. Фа-фа! Пар изо рта и пот в подштанниках. Вспоминаю сейчас те дни, и такое чувство, будто вижу себя парящим над какой-то крышей в этом районе. Похоже на взгляд… венерианца.

«Утреннее метро похоже — чувствовал я — на Млечный Путь. Ничего, что я так сказал?» На вопрос какого-нибудь венерианца я мог смело так отвечать. Утро было бескрайним и беспросветным, а морозный воздух был колюч. Как в «Тысячесловии»: «

Юй
 Чжоу
 Хун 
 Хуан». То есть пространство-время бесконечно и безжалостно. А я… был одинок. «Люди еще спят. Спят такие беспечные», — думал я, трясясь во мраке туннеля, тянущегося через Куиль и Куро до станции «Синдорим». Слегка потрясывало поезд, слегка потрясывало мою душу. Жизнь… мир… постоянно трясет.