Или ползли — но я не смел начать
Тебе свирелью грубой докучать,
И не посмел бы, — если б не тобою
Я был ведом начальною тропою
Гармонии; ты первый мне открыл
Все тайники стиха; свободу, пыл,
Изящество, и слабость, и протяжность,
И пафос, и торжественную важность;
Взлет и паренье Спенсеровых строф,
Как птиц над гребнями морских валов;
Торжественные Мильтона напевы,
Мятежность Сатаны и нежность Евы.
Кто, как не ты, сонеты мне читал
И вдохновенно голос возвышал,
Когда до высочайшего аккорда
Доходит стих — и умирает гордо?
Кто слух мой громкой одою потряс,
Которая под грузом, как Атлас,
Лишь крепнет? Кто сдружил меня с упрямой
Задирою — разящей эпиграммой?
И королевским увенчал венцом
Поэму, что Сатурновым кольцом
Объемлет все? Ты поднял покрывало,
Что лик прекрасной Клио затеняло,
И патриота долг мне показал:
Меч Альфреда, и Кассия кинжал,
И выстрел Телля, что сразил тирана.
Кем стал бы я, когда бы непрестанно
Не ощущал всей доброты твоей?
К чему тогда забавы юных дней,
Лишенные всего, чем только ныне
Я дорожу? Об этой благостыне
Могу ль неблагодарно я забыть
И дани дружеской не заплатить?
Нет, трижды нет! И если эти строки,
По-твоему, не слишком кривобоки,
Как весело я покачусь в траву!
Ведь я давно надеждою живу,
Что в некий день моих фантазий чтенье
Ты не сочтешь за времяпровожденье
Никчемное; пусть не сейчас — потом;
Но как отрадно помечтать о том!
Глаза мои в разлуке не забыли
Над светлой Темзой лондонские шпили;
О! вновь увидеть, как через луга,
Пересекая реки и лога.
Бегут косые утренние тени;
Поеживаться от прикосновений
Играющих на воле ветерков;
Иль слушать шорох золотых хлебов,
Когда в ночи скользящими шагами
Проходит Цинтия за облаками
С улыбкой — в свой сияющий чертог.
Я прежде и подозревать не мог,
Что в мире есть такие наслажденья, —
Пока не знал тревог стихосложенья.
Но самый воздух мне шептал вослед:
«Пиши! Прекрасней дела в мире нет».
И я писал — не слишком обольщаясь
Написанным; но, пылом разгораясь,
Решил: пока перо скребет само,
Возьму и наскребу тебе письмо.
Казалось мне, что, если я сумею
Вложить все то, что сердцем разумею.
Ничто с каракуль этих не сотрет
Моей души невидимый налет.
Но долгие недели миновали
С тех пор, когда меня одушевляли
Аккорды Арна, Генделя порыв
И Моцарта божественный мотив;
А ты тогда сидел за клавесином,
То менуэтом трогая старинным,
То песней Мура поражая вдруг,
Любое чувство воплощая в звук.
Потом мы шли в поля, и на просторе
Там душу отводили в разговорю,
Который и тогда не умолкал,
Когда нас вечер с книгой заставал,
