.
И вместе с тем, Декарт считает самую очевидность недостаточной, сомневаясь или делая вид, будто сомневается, что сидит в своем кресле и пишет. Гассенди считает этот знаменитый жест сомнения несуразицей и притворством: как может разумный человек усомниться в том, что известно каждому невежественному крестьянину, да и зачем, к тому же, заниматься философией, если единственный ее смысл состоит в том, чтобы доказать то, что все и так знают? Ведь, раз Декарт написал то, что мы теперь читаем, он явно при этом бодрствовал. Пытаться доказывать этот явный факт – значит злоупотреблять своим досугом: спящему от этого пользы никакой, а бодрствующему это не придаст уверенности в том, что он бодрствует.
И зачем вообще искать основания для доказательства того, что ты существуешь? Ведь это же ты сам мыслил, видел, писал, разговаривал, ел, пил и делал все остальное. И ты мог сомневаться в том, что ты существуешь? И не было ли совершенно излишним столь напряженно охотиться за доводами в пользу того, что ты существуешь? Если ты хотел поучить других, неужели ты думал, что кто-нибудь станет тебе возражать? И если уж кто-нибудь другой стал бы сомневаться в том, что он существует, и, не считаясь с вернейшей очевидностью этого факта, стал бы требовать, чтобы ему это логически доказали и привели основания, то разве ты сам не послал бы его как можно дальше, в саму Антикиру?[273]
Впрочем, критика с точки зрения здравого смысла не была бы столь действенной, если бы Декарт, опираясь в своем определении ума как мыслящей субстанции не на способность, а на действие, неизбежно носящее случайный характер, оказался уязвим для критики теоретического порядка. В этом отношении Гассенди предвосхищает самого Канта. Выводы Декарта, считает он, порочны, потому что он аргументирует от идеального состояния к реальному, от интенционального способа существования в себе – к реальному способу существования в себе, т. е. к существованию вещей вне познающего их ума.
Столь резкая критика Гассенди стала реакцией на ответ Декарта, в свою очередь, порожденный первой порцией Гассендиевых возражений. Ведь Декарт заявил, что его ученейший оппонент «воспользовался не столько философскими аргументами для опровержения моих мнений, сколько некими ораторскими приемами с целью их высмеять», чему он, Декарт, даже рад, поскольку это показывает исчерпанность философских контраргументов. Декарт отвечал с язвительностью, которая не могла не задеть Гассенди: «Я считаю, что ты принял здесь решение напомнить мне, с помощью каких средств могут высмеять мои доводы те, чьи умы настолько погрязли в чувственных ощущениях, что им совершенно чужды метафизические мысли…»
