Капитан посмотрел на адъюнкта. Адъюнкт, помолчав, сказал:
– Доски как доски. Если бы всё дело было только в досках.
– А в чём ещё? – спросил капитан.
Но адъюнкт ничего не ответил, а только махнул рукой. Так же и ссыльный Иван Иванович, вспомнил капитан, бывало, начнёт что-нибудь говорить, а потом вдруг замолчит и только рукой махнёт. Это у них в Санкт-Петербурге, наверное, мода такая, подумал капитан, и уже больше ничего не спрашивал.
И, более того, когда назавтра, во вторник, Шалауров, скривившись, сказал, что так как доски ему показались не очень добротные, то надо их ещё купить, в запас, – капитан спорить не стал. Также он не спорил и тогда, когда они ходили к третьему купцу покупать брёвна и жерди для стоячего такелажа, и там опять брали с запасом и втридорога. И парусину в среду брали не скупясь. А потом, в четверг, договаривались с кузнецом Силой Мокеичем, и там тоже загибались сумасшедшие деньжищи, и капитан опять молчал, а Степанида ночью говорила:
– Правильно! Гори они здесь все огнём! Надо уезжать отсюда, Вася! А будешь цеплять их, они станут на тебя писать, а нам это разве надо?
И капитан ответил, что не надо. А на верфи, то есть на пристани, уже заложили киль и начали ставить шпангоуты. Софрон Лукьянович похаживал туда-сюда, покрикивал на работников, грозился матерно – и дело двигалось.
А в пятницу, уже под вечер, приехал, правильнее, прибежал посыльный от Илэлэка, то есть от того юкагирского князька (тойона), который единственный во всей Нижнеколымской ясачной волости до сих пор не заплатил ясак. А вот теперь прибыл от него посыльный на собаках, весь в грязи, потому что снега уже мало где осталось, а везде всё больше была непролазная грязь, вот посыльный и бежал почти всё время рядом с нартами, а в самих в нартах не сидел. Но всё равно собаки выбились из сил, и поэтому как только он остановился, они сразу легли прямо посреди двора. Гуськов чуть отогнал их в угол, а Черепухин позвал капитана. Капитан неспешно вышел на крыльцо и также неспешно спросил, что случилось. Посыльный снял перед ним шапку и начал рассказывать, что Илэлэк уже близко, завтра к полудню будет в крепости, и с ним весь ясак, всё как в бумаге было сказано, и даже больше.
– Как это больше? – спросил капитан.
– Я про это не знаю, – ответил посыльный. – Я человек простой, мне что сказали, то я повторил, и всё.
Капитан велел, чтобы посыльного накормили как следует, а сам пошёл в съезжую и там сказал Черепухину, чтобы тот позвал Ефимова – того самого казака-десятника, который зимой ездил к Илэлэку и обновлял там ясачный список. А теперь Ефимов пришёл в съезжую, капитан достал тетрадь, они вдвоём ещё раз перепроверили список, пересчитали, сколько должно быть всего соболей, получилось сорок семь, потом капитан строго спросил, куда подевались ещё два стойбища, а это ещё два по десять, на что Ефимов сказал, что не знает. Капитан настаивать не стал, а только просто сказал, что укрывательство казённой прибыли – это то же самое, что воровство из казённого сундука. И показал на сундук. Но, тут же прибавил он, у Ефимова ещё есть время одуматься до завтрашнего дня, а пока что он может идти.
