Так сжился с ним, души не чаял, вроде как бы родной крови и был Минька-Гринька. Но вот после войны пришел из плена отец, чудом разыскал своего сына и увез. Минька-Гринька сейчас жил в Ленинграде и письма писал часто: «Здравствуйте, папа Макар Дмитрич! Пишет ваш сын Минька-Гринька…» После смерти жены и отъезда приемного сына словно опустел дом Макара Блина. Дом его старинный состоял из двух половин. В войну в одной половине жили эвакуированные. А сейчас ее занимал Астахов. Половина не отапливалась. Лишь на зиму в ней ставилась печка-времянка. Летом же прохлада была как раз к месту: накалишься в полях, войдешь в хорому, а в ней — рай небесный.
«В этой половине и летом можно тараканничать», — шутил Макар Блин, навещая по вечерам Астахова.
Пришел Макар Блин и сегодня. Нравился ему некрутой, рассудительный характер постояльца. Было в нем что-то от старика, прошедшего долгую, основательную жизнь. Может, это шло от фронта, где со смертью приходилось есть из одного котелка, спать под одной шинелью, разговаривать по-простецки, на «ты».
Календарь показывал субботу. День считался банным. И обычая этого не могла изменить ни погода, ни нужда, ни самая срочная работа — посевная или там уборочная, ни даже война.
Ушел Астахов в баню, а хозяин принялся тесто наминать. Задергушки предварительно задернул — не приведи бог, увидит какая деревенская остроглазка и пойдет насмешничать: «Голова сам, девки-матушки, тесто месит!» Им ведь, цыпам-дрыпам-симпампоням, только дай повод понасмешничать. И так вон Катерина Шамина на одном важном собрании, посвященном посевной, сказанула при областном уполномоченном: «Макар, я тебе в Курослепке невесту высватала. Не баба, а комбайн! И косит, и молотит, и солому в копны вьет».
Ловко лепил пельмешки председатель. К приходу Астахова их стояло на столе уже два сита. Под таганкой пела веселым огнем сосновая щепа.
— Вот скажи мне, дорогой человек, — начал Макар Блин, когда они выпили по рюмашке и основательно закусили запашистыми грибными пельмешками, — как ты смотришь на вопрос… на вопрос нашего долга неоплатного?
— Не совсем понимаю, — сказал Астахов.
— Вот перед матерью мы в долгу за то, что родила. Перед Родиной — за то, что взрастила, в человеческое обличье вырядила. А вот перед землей? Как ты думаешь, есть у нее свой счет к нам? Нет, ты погоди, не отвечай, я сначала все вопросы поставлю на вид. Как ты смотришь насчет обмана?
Астахов забеспокоился: не прослышал ли председатель о той обманке, которую учудили они с ребятами? Но по тону и настрою в голосе понял — вообще ведет разговор Макар Блин.
