— Садись, Гриша, — повторил Макар Блин, отодвигая скамью, чтобы Васильев мог пройти и сесть за стол. — Многого тебе наш народ не обещает. Работу дадим. А там, как говорится, поживем — увидим.
— Спасибо и на этом.
— Спасибо после скажешь, ежли будет на то причина. А пока садись вместе с нами, Гриша.
— Я во-он сбочку, с семьей пристроюсь.
— Это как хочешь.
Григорий неровным шагом прошел в конец стола, где сидели Нина и Шурик. Прошел, качаясь, словно от одной стопки водки опьянел.
Макар Блин проследил за ним. Дождался, когда Григорий сел.
— Ну, дорогие мои, мертвых попомнили, а коль мы живы, то давайте и о завтрашнем работном дне подумаем. По последней!
Вечером, когда в Смородинном колке плотницкая бригада уже разбирала столы, к Астахову подошел Витька. Он еще днем ему моргнул: «Наедайся, Виктор, плотнее, пойдем по колкам, березовый подсад присматривать». Уложил гармонь в футляр Астахов, отправил в деревню вместе с посудой, сходил к колодцу, зачерпнул холодной воды, выпил ее медленно, маленькими глотками и сказал:
— Ничего водичка, все минералы в пропорции, должна береза приняться, так я думаю. А ты?
— Не знаю, — сказал Витька. — Мы березы никогда не пересаживали. Тополь там, клен, акацию, сирень — приходилось, а березу, ее ведь сама земля родит.
— Это ты, брат, верно заметил, — согласился Астахов. — И люди есть. Одного вроде бы как перекати-поле занесло, отрос он, ввысь да ширь пошел… Вымахал, выше леса с боталом! А крепости ни в ногах, ни в душе нет. Нет настоящей крепости. Потому как не землей он рожден, не землей и воспитан. И живет он на ней, ровно мясник тушу рубит — это первый сорт, это второй, это бульонка. И выбирает, что послаще да погуще. А другой так взрастет — будто из самого земельного ядра его корни. И мнет его, и сушит, и стужит, и ломает, а он стоит, и сам землей жив, и земля им жива. Вот таким, Виктор, и отец твой был. Немного мы вместе хлеба с солью съели, да ведь фронтовая посолка крутая. Там не только стаж идет год за три, но и жизнь так же. Иван, насколько я знаю, и в малом не обманул друга, и в микроскопейшем деле не потрафил перед совестью. Долго я думал-размышлял, откуда в его характере это? А сейчас вот, кажется, понял: землей он рожден, землей и выращен. Вот ты дерево имел в виду, а я к человеку вывел.
Поколесили по колкам, просматривая березовые курни, ставя на заметку крепкий подсад. Увидев удачный корешок, Астахов останавливался, внимательно оценивал достоинства и недостатки: далек ли материнский корень, какая почва — подзол, серый чернозем или песчаник, своими длинными худыми пальцами ощупывал деревце, срезал и рассматривал кору. Он ничего не говорил Витьке, но тот по его глазам понимал — этот отростель пойдет, этот оставить на месте: хиловат.
