В «столовой» наступила тишина. Никто не хотел говорить. Ни хорошего, ни плохого. И эта напряженная тишина была для Сиренчиковой еще бо́льшим укором, чем самые тяжелые слова.
«Обвиняется тишиной, — подумал Макар Блин. — А завтра с ней на улице односельчане не станут здороваться. Тяжелей кары для деревенского человека и не придумать…»
— Все ясно, товарищи, сход окончен, — сказал председатель. — Спасибо за откровение.
Народ расходился. Поднялась со стула и Марь-Васишна: «Обошлось, однако. И штрахнуть не отважились, потому как нет такого закона — за базарные дни штраховать». Она взглянула в зал. Серафимы на месте не было. «Ушла, однако, пораньше, квашонку подмешать…»
Не глядя никому в глаза, сказала неопределенно:
— До свидания, люди добрые…
И ей никто не ответил. Хотя вот каждый прощался так же: «До свидания, люди добрые», и всем отвечали обычным «Бывай здоров» или «Счастливо повечерять». А ей не ответили. Будто и не от живого человека исходили слова, а так, от пустого места.
«Ну и ладно. Финансовый инспектор скоро подъедет налоги собирать, поглядим, кто первый в мой дом за денежкой торкнется!»
— Была весна, цвели дрова, на веточках чирикали огромные слоны, — проговорил Витька пароль в круглую оконную отдушину.
Доня, несколько раз приходившая вместе с ним, называла отдушину по-городскому форточкой. «Витя, — строжила Доня, — учись правильно говорить». — «Может, «форточка» и правильно, — соглашался Витька, — но «отдушина» — вернее. Ведь через нее старый дух выходит, а новый заходит, стало быть, «отдушина». Доня сердилась, а через несколько дней и сама называла форточку отдушиной.
Койка Астахова была первой от окна, но через забеленное известью стекло трудно было что-либо разобрать в солдатской палате, и они условились о пароле. Витька произносит эти придуманные Ажарновым слова, Семен Никитич в ответ три раза отстукивает по оконной раме. Ловко у него отстук получается, будто отряд кавалеристов гарцует по дощатому тротуару.
Приходил Витька обычно по воскресеньям, и Астахов ждал его. Отвечал на пароль сразу же: «Цок-цуру-цок, цок-цуру-цок… Все понял, сейчас выйду в сад». Они долго бродили по тополиному саду, жгли змейки тополиного пуха, сидели на скамейке, говорили о разных деревенских разностях, о Витькиной учебе, о колхозных делах. А больше молчали. С Астаховым было удивительно легко молчать. Лишь когда на дорожке показывалась медсестра и зычным, старшинским голосом командовала: «Астахов, на процедуры!», — Витька отдавал принесенные лепехи.
