— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Макар Блин, окончательно доломав химический карандаш. — Какой параграф?!
— Ты — голова, ты и предлагай, — ответила Катерина. — А я от себя думаю, что выходные, в смысле — отгулы, надо хотя бы для женщин установить не реже раза в месяц. Чтоб хозяйство домашнее в малый порядок привести. И на себя в зеркало без торопу посмотреть… Живые мы или неживые?!
— Твоя, Катерина, правда, — согласился Макар Блин. — Только что же делать, как же быть, где сафьяну раздобыть?! На носу посевная. Поднатужиться придется, но как отсеемся, обещаю от имени правления праздничный день в Смородинном колке… Еще есть конкретизированные предложения?
Любил Макар Блин озадачить односельчан мудреным словечком, хоть и не всегда к месту их употреблял. Вот и сейчас сказал «конкретизированные», чем сразу и навел тишину в «столовке».
— Есть предложение, — поднялась Ефросинья Петровна. — Евлампий Александрович Ставров — единственный в районе кавалер ордена Отечественной войны двух степеней. Давайте составим в облисполком просьбу, чтобы нашей улице присвоили его имя.
— Правильно! — раздались голоса.
— Пиши, чего там.
Но Евлампий смутился и сказал:
— Как же так, земляки? Улица-то в деревне одна-единственная. Может, в будущем большой человек из деревни выйдет, надо погодить. И вообще — я живой. Если ходатайствовать, то надо кого-нибудь из погибших подобрать. А я живой, — повторил Ставров. — Хоть и половиненный, но, как говорит Макар Дмитрич, «конкретизированный».
— Ну-ну, не скромничай, — сказал председатель. — Расскажи-ка нам о том, как первый орден получил? Молодым наука, и нам занятно.
Насчет рассказов Евлампий был туг. Клещами тяни — не вытянешь. Удочка была закинута, народ ждал и смотрел на Ставрова: Хоть и отошла война в прошлое, но рассказы о ней не забывались. Напротив, обрастали новыми подробностями, чаще веселыми. Таков уж человек: трудно воевал, а пришел с фронта и рассказывает о нем со смешинкой.
Точно и не о жестокой войне речь, а о занятном походе-учении.
— Ты, Евлампий Александрович, подумай, а я пока вызываю на сцену Марью Васильевну Сиренчикову. Пожалста, Марья Васильевна! — поставил Макар Блин стул в сторонке от «стола-президиума».
Не глядя на народ, Сиренчикова прошла. По пути успела сказать дочери, Серафиме, сидевшей во втором ряду:
— Квашонку я на печь поставила молосную, долго затянется, сбегай подмешай. И молоко в подпол спусти — скиснет в тепле.
Серафима не ответила, словно не слышала слов матери. Сидела она, низко опустив голову, словно ей, а не матери сейчас предложил занять стул председатель.
