— По постановлению правления колхоза и решению общего собрания определено место и срок установления памятника всем погибшим. Срок — в течение текущего года. Место — Смородинный колок. У кого будут суждения, добавления?
Все молчали. Какие тут суждения — дело ясное. Пусть дети видят. Пусть живые помнят, а мертвые верят, что не вычеркнуты они из человеческой памяти.
— Надо бы, Макар, о многодетных семьях фронтовиков подумать. Насчет приварка решить, — предложил Иван Мазеин. — Худо не корыстно, на щи можно наскрести в колхозной кладовой…
— С первого сентября обеспечим круглогодичные щи, — сказал Макар Блин, делая пометку у себя в блокноте. — Бесплатно, за счет колхоза.
Предложения посыпались градом.
— И солдаткам огороды пахать! Без мужика-то хозяйство бабам одним неловко вести…
— На область нажать — пущай коляску Евлампию быстрей выделяют, совсем извелся мужичишко…
— Мазеиным помочь дом срубить…
— По жнивью разрешить личных коров пасти, а то скоко корма пропадат…
— Колхозну водяну меленку пустить, недосуг с каждым мешком на райцентровский паровик таскаться…
Председатель едва успевал записывать предложения. Химический карандаш он слюнявил кончиком языка, отчего язык стал сиреневым. Ядрышко писало неровно, часто ломалось, Макар Блин очинивал его старой иззубренной бритвой и снова писал, крупно, почти печатными буквами. Каждый вопрос записывал с красной строки. И впереди ставил восклицательный, знак, а то и два, в зависимости от того, какой важности было дело. Не внес в бумагу лишь каверзную подковырку Катерины Шаминой.
— А как, Макарушка, насчет мужиков дале будет? — под смех соседок спросила она.
— Каких мужиков? — не понял председатель.
— Обыкновенных, целаможных.
«Целаможный» по-местному означало: мужик в силе-здоровье.
«Ах ты, язви тебя в говорилку, и тут не утерпела! — в душе выругался Макар Блин. — Подкузьмить решила. А ну мне спину без вехотки не натрешь, вот я тебя подмакарю!» Он улыбнулся созревшей шутке и неожиданно серьезно спросил:
— У тебя че, Катерина, Кондрат больше по кондиции не проходит?
После долгой тишины «столовая» впервые грохнула смехом.
— Ну и уел! Ну и уел, голова! — смеялись черемховцы. — Все одно что подмакарил!
Но и Катерина сдаваться не собиралась:
— Мой Кондрат, дорогой голова, в полной кондиции. И благодарна я судьбе несказанно. Да ведь другие-то безмужние бабы — женщины! Или как ты думаешь, Макар?!
— Ну, ясное дело, женского роду, — растерявшись, согласился председатель, все еще не понимая, куда клонит Катерина.
